К Левченко подошли его бойцы, имеющие боевой опыт.
Джалилов сказал:
– А ты не из трусливых, командир. Мало нашлось бы смельчаков, готовых лезть в горящую машину и уводить ее от другой техники. Ведь бое-комплект мог рвануть в любой момент.
– Ладно, Рудзи. Ты поступил бы так же.
– Не знаю. Не уверен.
Джалилов и его товарищи пошли к танкистам, чтобы танком вытащить из пожарного водоема БМП.
Солдаты взвода привели Кагомова. Того пробивала мелкая дрожь.
– Я не виноват. Только хотел уровень топлива посмотреть, а в отсеке темно. Зажег бумагу, а она упала на днище. Хотел затушить, не успел, огонь сразу взялся. Ну я и растерялся.
Марин подошел к нему вплотную и спросил:
– А ты знаешь, что за подобный поступок я могу поставить тебя к стенке?
– Но я же не хотел поджигать.
– И как докажешь это?
– Никак. – Таджик опустил голову.
– В том-то и дело, что никак. А посему у меня есть все основания считать, что ты специально поджег БМП, рассчитывая, что ее подрыв уничтожит всю остальную технику. Колись, сука, кто приказал тебе вывести из строя часть батальона? На кого работаешь?
Кагомов упал на колени.
– Клянусь, товарищ лейтенант, все получилось случайно. Не убивайте.
Таджик понимал, что ротный вправе расстрелять его. На построении оглашался специальный приказ, который обязывал командиров от взводов и выше расстреливать без суда и следствия солдат, которые допустят серьезное нарушение дисциплины, не говоря уже о саботаже, дезертирстве, тем более предательстве.
За механика заступился Левченко:
– Не надо, Влад. Видел бы ты его глаза, когда он выскочил из люка. В них, кроме страха, ничего не было. Если бы он хотел подорвать БМП, то не орал бы, убегая, а втихаря бросил бы в десантный отсек горящую тряпку и спокойно отошел на бе-зопасное расстояние. А потом некому было бы проводить расследование. Списали бы технику, разослали бы выживший личный состав по другим ротам, а всю вину за произошедшее возложили бы на тебя или на всех офицеров.
Марин сплюнул и заявил: