Он схватил ее за руку и дернул с такой силой, что она едва удержалась на ногах.
— Ты что, белены объелся? — Голос ее от обиды зазвенел.
— Не мели что попало! — зло сказал Гоша. — И не обзывай старших.
— Дурак!
Тут он отвесил ей звонкую пощечину. Зулейка неожиданно влепила ему ответную и укусила за руку до крови.
Мамедов разозлился не на шутку, опрокинул ее на землю и навалился всем телом.
— Ну, образумилась? Будешь кусаться еще?
— Чего тебе надо?
— Чтобы ты была послушной. Понятно? — Он, придерживая ее одной рукой, второй достал сигаретку и сунул ее в рот Зулейки:
— Кури!
Она с ненавистью посмотрела на него и выплюнула сигарету. Он снова ударил ее по лицу и снова воткнул сигарету. Зажег.
— Затягивайся, как следует, — велел он, — если хочешь остаться живой.
Зулейка поняла, что он не шутит. Этот зверь на все способен. Затянулась, закашляла. Он не отставал, пока она не докурила сигарету до конца.
— Так-то лучше.
— Ты мне губы до крови разбил.
— Я тебе не только губы разобью, если будешь фордыбачиться. Все ребра переломаю. Раздевайся, быстренько.
— Нет.
Он с силой дернул за платье, и оно разорвалось сверху донизу. На Зулейке не было бюстгальтера, только узенькие трусики. Девушка изловчилась и снова укусила его за руку. Гоша отшатнулся, хотя боли в состоянии аффекта не почувствовал.
— Сбрось эту тряпку, — показал он на плавки.
— Не дождешься. — На нее тоже начал действовать наркотик: теперь она говорила медленно, глаза ее подернулись поволокой. Ей стало ужасно жаль себя, жаль свою юную жизнь, так глупо опоганенную этим подонком. Клеопатра, ее героиня, наверное, покончила бы с собой, прыгнув с площадки в пропасть. Но она не Клеопатра. Лишаться жизни? И из-за кого? Из-за этого тупого кретина, который даже Лермонтова не читал.