— Который час?
— Около трех, — шепотом отозвался тот.
— Степан Игнатьевич говорил… — начал было Денис, но Куприянов жестом остановил его.
Денис поднялся с кровати, привычными движениями размял спину, сделал несколько приседаний и почувствовал себя на удивление бодрым, несмотря на то что в горизонтальном положении провел не больше полутора часов. Несколько раз моргнул, прислушиваясь к ощущениям. Тревожащих не обнаружилось, значит, с контактными линзами можно еще походить два-три дня, вреда не будет.
Он вышел из комнаты, плотно прикрыл дверь. Жмурясь от света, посмотрел на старшего Куприянова, сидящего за столом и беседующего с незнакомым мужчиной в стареньком пиджаке, надетом поверх майки. Мужчине на вид было лет шестьдесят, хотя, если побрить сизую недельную щетину да отмыть сероватую кожу, ему могло оказаться лет на десять меньше. Черные крапинки на щеках и словно обведенные черным карандашом глаза безошибочно указывали на шахтерское прошлое. Рядом с ним к столу было прислонено двуствольное ружье. Валерий стоял поодаль, внимательно слушал, что говорит колоритный тип, пришедший в гости к Куприяновым в три часа ночи с ружьем.
Степан Игнатьевич заметил Дениса, указал на свободный стул, произнес, как показалось журналисту, встревоженно:
— Присаживайся, послушай, что сосед толкует…
Сосед привстал на стуле, пожал руку журналиста, словно клещами стиснул, представился:
— Петр Никанорович я… сосед вот ихний…
— Очень приятно, Петр Никанорович, — сказал Денис, усаживаясь за стол, закуривая.
Мужчина ухмыльнулся:
— Меня все с детства Никанорыч кличут, так что… — Он положил большие руки на стол, продолжил рассказ, прерванный появлением журналиста.
— Смотрю, а там за деревьями машина остановилась… где у меня груши…
Денис слушал историю Никанорыча, слегка косноязычно, но толково рассказывающего, как среди ночи он с двустволкой, заряженной патронами с крупной солью, вышел в сад, чтобы убедиться, что никто не посягает на урожай выращенных им яблок и груш, деньги от продажи которых составляли чуть ли не основную часть бюджета шахтера-пенсионера. Заметив остановившийся на границе его участка микроавтобус, шахтер-садовод пришел к простому выводу: городские приехали расхищать его собственность.
— Ну, я же не мог сразу палить! — сказал Никанорыч, обведя слушателей ищущим понимания взглядом. — Мало ли… Подполз на карачках поближе, благо в шахте полжизни раком простоял… И вижу, что-то тут не то… Человек восемь крепких мужиков… все в коже… шеи — во! А один по телефону как раз говорил…
Притаившись неподалеку от пришельцев, Никанорыч четко расслышал разговор незнакомца и понял, что надо бежать до Куприянова, поскольку другого «мента» в округе не проживало.
— Ага! — кивнул сам себе Никанорыч. — Он и говорит: «Да-да! Точно, журналист у мента на хате заночевал… с бабой…» А тот ему, видно, чего-то сказал, так этот опять: «Да понял, понял… через полчаса и начнем, вот от Слона братва подъедет…» А тот ему чего-то выговаривал, раз этот говорит: «Я за Явно глотки порву… да и Кеша мне как родной был…» А тот снова чего-то ему, а этот и толкует, дескать, все будет чисто, никаких свидетелей, а хату, дескать, сожжем к чертовой матери…
Денис быстро спросил:
— И когда это было?
— Да минут десять-пятнадцать тому, — ответил Никанорыч, — я сразу раком-раком и сюда… Дело-то, вижу, серьезное… Я же ваш приезд, извините, приметил…