— Здравствуй, председатель Смидович! — раздались с разных сторон голоса. — Однако, мы за тобой приехали, в гости звать.
— Откуда же вы? — удивился Петр Гермогенович.
— Из разных мест, председатель. Из Яр–Сале приехали, и с Аксарки приехали, и с Нори приехали.
Названия поселков были знакомы Смидовичу. Он мысленно представил висевшую в кабинете карту и поразился — так далеко от кочевья Тевана были эти места… Как это люди узнали, что он здесь, в чуме Тевана Окатетто? Конечно, он не делал тайны из своего приезда на Север, однако и не афишировал его. С тех пор как неделю назад он сел на нарты к Тевану, они никого не встретили в дороге. Хотя нет, один раз встретили: чья–то оленья упряжка пересекла их путь. Молодой ненец с минуту ехал рядом, перекинулся двумя словами с Теваном и, гикнув на оленей, умчался на север, растворился в снежной пыли. Вот и все.
До революции, когда надо было оповестить самоедов о чем–то важном, к сургучной печати на письмо прикрепляли гусиное перо, чтобы весть неслась по тундре, как птица… Но сейчас ведь никто не отправлял такого пакета. Петр Гермогенович вспомнил любопытный рассказ Житкова о том, как, путешествуя по Ямалу в начале века, он купил у одного ненца несколько сядаев. С той поры, куда бы ни приезжал Борис Михайлович, ему всюду предлагали сядаев. «Как это ни странно, голубчик, но слухи по тундре распространяются гораздо быстрее, чем, скажем, по Тверской», — сказал Житков. Теперь Петр Гермогенович сам мог убедиться в правоте его слов.
Чум Тевана уже не вмещал всех, кто хотел встретиться с председателем Комитета Севера, и разговаривать пришлось все на том же «дворе». Составили полукругом нарты и уселись на них. Из чумов вышли женщины, но не посмели подойти ближе и стояли поодаль… Смидович видел доброжелательные, любопытные взгляды, добродушные улыбки на широких, обветренных до красноты лицах. Впрочем, улыбались не все: двое, сидевшие сзади особняком, были хмуры, напряжены и если поглядывали на Смидовича, то недружелюбно или с опаской.
Но это не испортило ему хорошего настроения. Разговор завязался сразу, легко. Петра Гермогеновича забросали вопросами — о Москве, о Комитете Севера, о Михаиле Ивановиче Калинине, о детях Смидовича, какого они возраста, как их зовут и где же они там охотятся, в столице.
Потом стал расспрашивать сам гость. Особенно он интересовался объединением кочевников. Он хотел узнать, как отнеслись ненцы к «пепете» — простейшему объединению стад. Олени в таких стадах принадлежали, как и прежде, разным хозяевам, но паслись теперь вместе. Понятно ли кочевникам, насколько это выгодно для них?
Небольшого роста щуплый ненец в потертой малице высказался первым:
— Однако, председатель, кругом выгодно, хорошо выходит. — Он по–детски радостно смотрел в глаза Смидовичу. — У меня раньше всего сто оленей было, совсем мало было олешек. По тундре кочевал, возил свой чум, ребятишек возил. Олень, однако, тощий совсем был, избитый, даже стельных важенок приходилось запрягать. Как ни берег Пуйко оленей, а их становилось все меньше, падали у Пуйко олешки. А что делать ненцу без олешек?
Голос рассказчика дрогнул, а сам он на секунду задумался — наверное, представил, как упала в дороге обессиленная важенка, как он толкал ее хореем, бил ногой, потом обнимал за шею, уговаривая подняться, не подыхать, но важенка только через силу смотрела на него печальными гаснущими глазами.
— Рыбу и уток в тундре не всегда добудешь, председатель. Голодать Пуйко приходилось. Детишки кушать просят, нет–нет да и, голодный, оленя забьешь. Думал, однако, совсем пропал Пуйко, совсем жить плохо будет. Хороню, один добрый человек совет подсказал — иди в «пепете». Послушался я хорошего человека, пошел в «пепете», у меня семьдесят оленей осталось, остальных то сармик, волк по–вашему, задушил, то сами скушали. Если бы один кочевал, скоро совсем бы без оленя остался. А теперь, сам посуди, председатель: в прошлом году у меня даже приплод оленей получился, пастух мне осенью пятнадцать телят привел. А я сам на рыбалке хорошо заработал, хлеб досыта ел, часто масло покупал, сахар… Хорошее дело для ненцев с этим «пепете» придумали, очень хорошее.
Слушатели согласно закивали головами, зашумели, выражая свое одобрение услышанному.
— Ты видишь, председатель, олешки пасутся. — Теван показал рукой в сторону стада. — Это не мои олешки. Это наши олешки. Больше тысячи вместе пасем олешек.
— Доброе дело Комитет Севера придумал, — сказал отец Тевана, и снова ненцы закивали головами.
Петру Гермогеновичу было приятно это слышать. Не раз на пленумах, на заседаниях бюро Комитета он ратовал за эти самые «пепете» — простейшие производственные товарищества, которые на первых порах помогали беднякам стать на ноги, не попасть в зависимость от кулака. Это случалось всякий раз, когда стадо уменьшалось даже не до семидесяти оленей, как у Пуйко, а до двухсот — того минимума, который обеспечивал мало–мальски сносное существование хозяину–оленеводу. Поначалу эта цифра казалась Петру Гермогеновичу слишком большой, преувеличенной, но он привык верить специалистам, а они с расчетами в руках доказывали, что в тундре каждая семья кочевника должна иметь не менее двухсот оленей.
Женщины не вмешивались в разговор. Сначала постояли, послушали, потом ушли ломать для костра веточки карликовой березки. Дети вели себя смелее. Им скоро надоели разговоры взрослых, и они расшалились, стали дразнить собак, лохматых оленегонных лаек, которые без конца шныряли то в чумы, то из чумов. Детей было много, разных возрастов, некоторым из них давно пора было ходить в школу, и Смидович осторожно завел об этом разговор.
И тут, первый раз, подали голоса два хмурых ненца.
— Зачем учиться, — сказал старший из них. — От того, что наши ребятишки учиться будут, оленей в стаде не прибавится и ягеля в тундре больше не вырастет. Так я говорю?
— Так, так говоришь, Того, — послышалось несколько голосов.
ebooksa