— Ты нехорошо поступаешь по отношению к Елене, — отвечал Домон твердым голосом.
— И ты взял на себя обязанность делать мне замечания?
— Да.
— Напрасно, ты мне ничего нового не скажешь.
— Ты выслушаешь и то, что я тебе скажу.
— Ты мне друг, это правда. Я слушаю.
— Ты обманываешь Елену.
— Это опять-таки мое дело; мое, а не чье другое.
— Это тоже и мое дело, потому что три года назад я просил Елену согласиться быть твоею женою; ты тогда любил ее; ты ко мне бросился на шею, когда я объявил тебе о ее решении — выйти за тебя замуж.
— Три года тому назад…
— Да, три года.
— А в три года, друг мой, много воды утекло. Тогда я харкал кровью и полагал, что проживу только два года; теперь я так же здоров, как ты, и жизнь представляется мне в ином свете. Я и теперь люблю Елену, но люблю как жену, с которой день за днем проведено три года. Не всегда же валяться у ног жены, как в первые дни брака. Первые страсти сменяются тихою привязанностью, дружбою, и повторяю еще раз: рассчитывая, что проживешь только два года, можно много наделать вещей, которые самому потом кажутся смешными.
Мне двадцать шесть лет, я женат; так ведь двадцать шесть, Густав, а не шестьдесят, чтобы, кроме жены, не смотреть ни на одну женщину!
— И ты готов принести ее в жертву пустому капризу?
— Такова жизнь, Густав; не будь окружена Елена людьми, которые смущают ее, она бы не считала себя жертвою.
— Это ты про меня говоришь, Эдмон?
Де Пере не отвечал ни слова.
— Так у тебя ничего не осталось в сердце? — продолжал Густав. — Ты забываешь любовь и дружбу! Это нехорошо! Это неблагодарно!
— Ты разве вспоминаешь о Нишетте, а ведь любил ее? Нет, не вспоминаешь.
— Да ведь ты обязан Дево жизнью: из признательности к нему, если не из любви к Елене, ты должен помнить о счастье его дочери. Ты не отвечаешь?