Там никого еще не было, но его привыкли видеть приходящего первым.
Артисты, впрочем, были уже все в сборе.
По обыкновению пьяный Аристархов кричал и приставал ко всем.
— Эй, Фанни, скажи-ка мне, милочка, что сталось с писакой, который за тобой волочается? Ты все еще его любишь, плутовка? Ну, ну, не гримасничай, видишь, шучу. Не хочешь ли кофейку и рюмочку ликера… Я прикажу подать…
Свирский быстро вошел и увлек Фанни Викторовну со сцены в залу.
Они передали друг другу впечатления дня.
Леонид Михайлович жаловался на скуку, которую ощущал в разлуке со своей милой.
Та, по временам, довольно мило улыбалась, хотя делала вид, что это ее не удивляет.
Его, чересчур явно выражаемая, нежность и любовь делали ее, как всех женщин, заносчивой и надменной.
То, чего бы они искали в другом как милости, здесь они принимали как должное, даже с некоторым пренебрежением.
Женщина по натуре своей или раба, или деспотка, в зависимости от того, с кем столкнет ее судьба — с палачем или с жертвой.
Свирский, считавший себя знатоком женщин, под влиянием охватившей его чисто животной страсти к этой женщине, позабыл это правило и сделался жертвой.
Фанни Викторовна поняла его слабую струну и с этого же вечера стала им верховодить.
Он терпеливо переносил ее владычество, ожидая ласки, как награду за рабство.
Вечер в «Зале» прошел по обыкновению. Те же артисты, те же песни, та же публика, те же шансонетки и арии.
По окончании своего номера во втором акте, m-lle Фанни, как и накануне, исчезла из «Зала» с Леонидом Михайловичем.
На этот раз они наняли извозчика и заехали перед тем, как возвратиться домой, поужинать в отдельный кабинет ресторана Палкина.
VI. По-семейному
Фанни Викторовна зачастила своими посещениями к Леониду Михайловичу.
Она проводила у него почти все свое свободное время и даже перетащила в его номер половину своего скарба, не желая подниматься по утрам слишком рано и бежать домой переодеваться.