Наконец, она скоро устала от своих ежедневных домашних трудов, квартира не выметалась, на обед и на ужин она зачастую прямо покупала ветчину, колбасу…
Он ворчал на нее.
— А где же я возьму денег? — спрашивала она.
Когда он возражал, что дешевле сварить кусок мяса, чем покупать закуски, она охала, жаловалась на головную боль и ложилась спать.
Она даже не убирала остатки закуски.
С измученным видом она раздевалась, укладывалась на кровать в соседней комнате и каждые четверть часа прерывала его работу вопросом:
— Что же ты, придешь или нет?
Сначала он ворчал в ответ, после это надоедало ему и он тоже ложился.
Она не шевелилась, притворялась спящей, едва-едва оставляла ему место на кровати или, повернувшись спиной, отдергивала ноги, как только он подвигался к ней.
Он нетерпеливо гасил лампу и пробовал уснуть.
Все эти пустые придирки, эти мелкие дрязги бесили его.
Он кончил, однако, тем, что уступил, и чтобы наслаждаться ее ласками, приходилось закрывать глаза на ежедневную неурядицу.
В конце концов, она все же на него дулась, находя, что он незаботлив и обещала себе самой позаботиться о себе при первом удобном случае.
Кроме того, он был ревнив, и после одной ссоры по поводу грязи на ее подоле, ясно указывавшей, что она, вопреки ее уверению, не сидела дома, сожительство их стало невыносимо.
Она уходила из дома когда он сидел в редакции над своими отметками или рылся в книгах в Публичной библиотеке, но каждый раз упорно отрицала его обвинения.
Однако, он не мог решиться подсматривать за ней.
Иногда он проверял расходную книгу, отыскивая, не занесены ли новая шляпка или галстук.
Он принимался вычислять расходы, боясь, что этих покупок в записи не окажется, недоумевал, если вся сумма ушла по назначению, откуда же она брала деньги на эти покупки…
Вдруг ее прогулки прекратились.
Она упорно стала отказываться выйти на улицу даже с ним.