— Ребенок.
Федора Дмитриевича проводили в дамскую комнату — перед врачом нет закрытых дверей.
Поезд, на котором прибыла барыня с заболевшей дочкой, отошел. Станция была пуста и в дамской комнате не было никого, кроме пассажирки, на которую обрушилось несчастье, и сопровождавшей ее почтенной дамы.
На одном из диванов лежала, кроме того, завернутая в одеяло маленькая девочка, лет двух.
Мать стояла перед ней на коленях и дрожащим голосом осыпала своего ребенка самыми нежными названиями, перемешивая эти материнские ласки рыданьями.
Почтенная старушка сидела в кресле и при входе доктора до него донеслись следующие, произнесенные ею слова:
— Кора, успокойся, зачем отчаиваться, Бог милостив. Вот и доктор.
«Кора» — это долетевшее до слуха Федора Дмитриевича имя, подобно электрической искре, пробежало по всему его организму.
Эта дама, спасти больного ребенка которой он случайно призван, носила имя той, которой было полно его бедное сердце.
Уже то, что она тезка с ней, заставит его положить все свое искусство, все свои знания, чтобы помочь несчастному дитяти.
Все это молниеносно пронеслось в его пораженном произнесением имени любимой им женщины мозгу, но когда после слов старушки: «вот и доктор», молодая женщина, одетая в богатое дорожное платье, встала с колен и обернулась к Караулову, у него подогнулись колени и он сделал над собой неимоверное усилие, чтобы удержаться на ногах.
Перед ним стояла графиня Конкордия Васильевна Белавина.
Несмотря на взволнованный вид и заплаканное лицо, несмотря на перенесенное ею нравственное потрясение, она показалась ему еще красивее, еще обольстительнее прежнего.
Молодая женщина кинулась к Федору Дмитриевичу.
— Доктор, Бога ради, спасите мою дочь… Спасите ее… Ведь вы спасете ее?
Все это она произносила со сложенными молитвенно руками, с глазами, полными слез, растерянная, в полном отчаянии.
С нечеловеческим усилием удержал Караулов крик души, готовый уже вырваться, и, быстро подошедши к больному ребенку наклонился над ним, чтобы скрыть свое смущение и бледность.
Девочка была в страшном жару, порывистое дыхание и хриплые свистящие ноты этого дыхания — для опытного взгляда врача не оставляли сомнения, что он имеет дело с сильнейшим крупом.
Караулов молчал, он чувствовал, что если он заговорит, то его голос выдаст его волнение.
Ему, впрочем, потребовалось лишь несколько минут, чтобы подавить свое волнение мыслью о священной обязанности, для исполнения которой он призван в эту комнату.