— Бог строг только к тем, кто не прибегает к нему с раскаянием в своих грехах, дитя мое; но как только раскаяние искренно — то Он не отказывает в милосердии. Надейся!..
— Да, надо надеяться, потому что молюсь; и потом, думаю, что счастье, если оно было истинное, не может вдруг разрушиться. Такое счастье было моим уделом, а между тем, я даже не помню своего счастья, до того я настрадалась в последнее время. Но если я забываю настоящее и обращусь к прошлому, то мне не верится, чтоб я могла быть несчастна в будущем. Переносясь памятью в ту комнату, которую я занимала около Клементины у мадам Дюверне, я помню, как я молилась в ней; тогда душа моя еще не была осквернена прикосновением греха, и если молитва моя дошла до престола Всемогущего, то кажется мне, что она должна умилостивить его в настоящем. Престарелый священник наш, — продолжала Мари, — сказал мне, прощаясь со мною: «Молись, дочь моя, молись! Сокровище твоей чистой молитвы скопится у ног Создателя, и Он не оставит тебя в годину страданий». Потом ты увезла меня и Клементину; она счастлива, я убеждена в этом; она никогда не подозревала существования зла, оно и не приблизится к ней; а я, которая молилась за других, теперь сама нуждаюсь в их молитвах за себя. Видишь ли, Марианна, если небо спасет Эмануила, я уеду с ним, я свезу его в ту церковь, в которой исповедовал меня наш престарелый священник, и, если он жив еще, я попрошу, чтоб он рассказал ему, кем я была некогда, чтобы заставить его забыть, кем я сделалась теперь. Я сведу его в комнату, занимаемую мною в пансионе, я окружу себя всеми малютками, ангелами невинности, которые своими поцелуями омоют мое заблуждение. Я очищусь, так сказать, воспоминанием о чистоте моего сердца и прикрою молитвою и добродетелью свой проступок, и он, как труп, обложенный цветами, исчезнет под ними.
Казалось, Мари успокоилась: она перестала плакать, но не переставала молиться.
— Ты увидишь, Марианна, до какой степени я сделаюсь доброю, как я буду любить дочь! Увидишь, что я совершенно изменю прежний образ жизни; я молода еще, мне только 20 лет, следовательно, мне остается еще много времени, чтоб изгладить свое преступление, не правда ли? К тому же моя мать будет молить обо мне Бога, она теперь близка к нему. Да, Марианна, ты почти права: я еще могу надеяться.
Между тем дорога все сокращалась. Мари инстинктивно выглянула из окна кареты: луна серебристым лучом освещала поляну — и г-жа де Брион невольно предалась созерцанию величественной картины ночи. Ей казалось, что среди этого безмолвия ее молитва легче дойдет до неба, и что оно было так же милостиво, как прозрачно и чисто, и, увлеченная этой мыслью, она почти забыла, откуда и куда она едет. Но вскоре Мари заметила, что движение кареты стало медленнее.
— Боже мой! — воскликнула она с ужасом, хватая руки Марианны. — Мы приехали.
Марианна в свою очередь выглянула из окна и увидела, что ехавшая впереди них карета остановилась. Это напомнило действительность нашим путницам.
— Творец! — вскричала Мари, опускаясь на колени, как будто желая, чтоб мольба ее дошла до него прежде, нежели совершится несчастье. — Ты, которому все известно, не наказуй невинного; но да обрушится гнев твой на одну меня, как единственную виновницу этих бедствий.
Потом она посмотрела на дорогу; она видела, как Леон вышел из экипажа, поговорил с почтальоном и, закутавшись в плащ, направился к домику, одиноко стоящему на краю поля и прикрытому массою деревьев.
И Мари было так ужасно видеть человека, пробирающегося среди ночи с целью убить или умереть самому, что она начала ломать руки и ударять себя в грудь. Марианна, стоя на коленях, рыдала и молилась, как ее госпожа.
Эмануил уже ожидал Леона в саду; поднявшись на крыльцо дома, он отворил дверь, в которую Леон вошел вслед за ним, и тотчас же запер двери за собою. Оба противника вошли в комнату, где находился стол, со всем необходимым для письма, часы и два стула. Не говоря ни слова друг другу, каждый из них положил свои пистолеты на доску камина, и они сняли шляпы; лампа освещала эту мрачную сцену. Леон первый прервал молчание.
— Милостивый государь, — сказал он, — я поневоле не мог исполнить одного из условий.
— Какое? — спросил Эмануил.
— Я не мог взять с собою г-жу де Брион, потому что не нашел ее у себя.
— Я знаю это.
— Знаете?
— Я ее видел.
Леон побледнел.
— Могу спросить, где вы ее видели?
— Она была у меня и просила меня не стреляться с вами; но, как видите, я не согласился на ее просьбу. Потом она просила прощения, и, как она вам скажет, быть может, сама, я простил ее.