Тогда она растворила дверь, и, не сводя глаз с отца и боясь, чтоб он не позвал ее, Мари вышла.
Ей стало страшно: весь дом казался ей совершенно другим, как будто его населяли какие-то духи, и бедная Мари пробегала коридоры, преследуемая на каждом шагу тем тайным ужасом, которое наводит безумие на людей, сохранивших еще рассудок.
Эти несчастия так поразили рассудок бедной женщины, что она сама была близка к помешательству. Она беспрестанно сжимала руками голову, как бы желая удержать в ней сознание, готовое ее оставить. Наконец она дошла до комнаты своей матери, в которой уже молилась Марианна.
— Ну что? — спросила ее старушка.
— Увы! — отвечала Мари, в изнеможении садясь в кресло.
— Он оттолкнул тебя?
— Он помешан!
— Помешан! — вскричала испуганным голосом Марианна.
— Пойдем со мною к нему; мне страшно одной, — говорила едва внятно Мари, — кажется, этого несчастья я не перенесу.
Марианна молча последовала за нею.
Г-жа де Брион отворила дрожащей рукой дверь своей комнаты, граф был уже на другом месте; он не заметил ни отсутствия, ни возвращения своей дочери; казалось, он видел в ней теперь только олицетворение своей мечты и воспоминаний, которые являются его глазам и уму, не занимая их; до того мысль помешанного привыкла к постоянному воспроизведению ее образа.
Граф растворил окно, выходящее в парк и, опершись рукою на подоконник, смотрел, подобно королю Лиру, на великолепную картину заходящего солнца; природа, возрожденная первым дыханием весны, казалось, прощалась с последним лучом дневного светила, которое, медленно спускаясь за горизонт, как бы нехотя уходило на другую половину нашего шара. На пурпуровом небе рисовались силуэты еще голых дерев парка; на вершинах их качались вороньи гнезда; над ними носилась целая туча этих птиц, нарушавших своим пронзительным и зловещим криком всеобщую тишину. Легкий пар отделялся от пруда и, сливаясь с туманом, опускающимся с неба, прозрачной дымкой одевал окрестность. Бледный серп луны уже показался из-за леса, несколько звезд зажглось в небе, этих невидимых светил, которые каждый вечер, по воле Всемогущего Бога, озаряют ко сну отходящую землю.
Мари остановилась у дверей и долго и беспокойно смотрела на графа, бросавшего за окошко крошки хлеба.
— Что ты делаешь, отец? — подойдя к нему, сказала Мари.
— Вы видите, — отвечал он, — кормлю птичек; они, подбирая эти крошки, говорят мне о моей дочери.
— Ты любишь еще свою дочь? — спросила Мари.
— Я любил ее.
— А теперь?
— Она умерла.
— Где же лежит она?