— Здесь, — сказал граф и положил руку на сердце.
Мари закрыла лицо руками и горько заплакала. Граф сел на окно и, продолжая крошить хлеб, смотрел бессознательно.
Мари встала перед ним на колени.
— Граф, — сказала она, подделываясь под настроение его мыслей, — я знала вашу дочь.
Старик посмотрел на нее.
— Вы знали ее, говорите вы? Как она была хороша! Как любила меня!
— Больше жизни!
— О, я ее хорошо знал; бедное дитя!
— Вам жаль ее?
— Да; она умерла так внезапно, история ее смерти очень печальна…
— Расскажите мне ее.
— Извольте; вам я скажу, потому что вы… вы похожи на нее, и я люблю вас.
— О, говорите, говорите, папа!
Мари взяла руки графа, но он отнял их и глядел на нее с тем недоверием и страхом, которые так свойственны помешанным. Она же, склонив на его колени свою голову, с распущенными волосами, падающими как волны на ее плечи и грудь, походила на смятый грозою весенний цветок, который ждет только живительного луча солнца.
Граф молчал: он уже забыл, что хотел говорить.
— Я слушаю, — проговорила Мари нежно.
— Что слушаете, дитя мое?
— Историю вашей дочери.
— Ах да, да! — отвечал он и провел рукою по лбу, как бы надеясь привести в порядок мысли. — Мы одни? — спросил он потом.
— Одни.