Исповедь преступника

— Пожалуйста, не повторяй таких безумств! — тревожился я, накидывая на нее халат. — Долго ли простудиться… Наконец увидеть кто-нибудь может!

— Если бы ты знал, как это приятно! В следующий раз мы будем купаться вместе.

Она нежно поцеловала меня, и мы направились к дому.

XXIX

Я подробно рассказал вам эту сцену, потому что она ярко выразила зачатки трех пороков, погубивших эту женщину, а вместе с нею и меня; бесстыдства, неблагодарности и чувственности. Но тогда мне это и в голову не пришло: я смотрел на проделку Изы как на шалость грациозного ребенка, и мы много раз повторили купанье вдвоем. Она игриво называла меня Дафнисом, я ее — Хлоей, и мне казалось, что такое мифологическое купанье в порядке вещей.

Здесь я должен сделать оговорку. В обвинительной речи непременно будет упомянуто, что жена служила мне натурщицей. Когда мы расстались, она сама повторяла это не раз, желая оправдать себя.

Скажут на суде, что я сам развратил наивную девушку, ставшую моей законной женой.

Увы, развращенность была в ее натуре, и скорее Иза развратила меня, чем наоборот. Вначале мы любили друг друга со всем пылом молодости; но, говоря мне: «Вот тебе живая статуя!», она в двадцатый раз возвращалась к преследовавшему ее желанию видеть свои формы увековеченными резцом. И недолго пришлось ей настаивать!

— Я тебя люблю! — говорила она с заискивающей грацией. — Я тебя ревную ко всем женщинам! Ты находишь, что Бог создал меня безукоризненно… Чего же проще? Я буду твоей моделью. Ведь я твоя вещь! Если у тебя будут другие натурщицы, я стану ревновать тебя даже к искусству! Я хочу вдохновлять тебя! Глядя со временем, когда я состарюсь, на статуи, ты припомнишь, как я была хороша. Да и кто узнает? А если и узнают, что ты обессмертил меня — что же тут? Сама судьба дала в подруги артисту необыкновенную красавицу. Наконец, это просто доставит мне удовольствие, кажется, причина достаточная!

Какой муж устоит против таких доводов!

XXX

Первая статуя, вылепленная с Изы, «Купальщица», произвела громадное впечатление на публику. Я доказал этим произведением, что природа может создать безукоризненно гармоническое целое и что искусству не приходится исправлять ни одной линии!

Необычайная красота Изы, наделавшая столько зла, принесла пользу искусству.

С этого времени жена служила мне единственной моделью. Мечта Пигмалиона осуществилась: статуи мои превращались в живую женщину, не утрачивая своего дивного облика.

Успех мой достиг высшей точки, но истинное достоинство таланта, быть может, умалилось! Я перестал стремиться к идеалу — он воплотился перед моими глазами, и я разменивался на мелочи: лепил каминные украшения, статуэтки и едва успевал исполнять все заказы.

Это нравилось Изе во всех отношениях; она принимала публику, становилась так же известна, как и сам художник, и мы делались богачами.

Мать моя занималась хозяйством, от которого Иза решительно отказалась.

Как любила она, гуляя со мной вечером, остановиться у окна магазина и взглянуть на выставленные копии с моих статуй! Ей казалось забавным слышать восторженные похвалы зрителей, и она, бывало, шепчет мне:

— Они и не подозревают, что это я!

Надо полагать, что даже в то время моей любви ей было уже недостаточно: ей хотелось поклонения и обожания толпы… Измена душевная, перешедшая, естественно, в жажду новых ощущений!