Весенние игры в осенних садах

– Приходила моя сестра убираться, – сказал я совершенно равнодушным тоном.

Про мою мифическую сестру знали все мои милые подруги, хотя ни одна из них не могла похвастаться тем, что видела ее. Я тоже никогда ее не видел, но она уже столько раз выручала меня, что я проникся к ней искренней братской любовью: ведь это она нарисовала на зеркале сердце, пронзенное стрелой, это она постоянно забывала у меня какие-то кремы, пудры, лаки, щипчики, напильнички, тушь. Но все это было еще полбеды, даже оставленные ею колготки, трусики и лифчики не создавали для меня такой проблемы, как щетки для волос с остатками тех же волос, ведь я сам уже запутался и толком не помнил: блондинка моя сестра, брюнетка, шатенка или рыженькая. После того как очередная пассия покидала мое логово, я внимательно обследовал все места, где она побывала, стремясь уничтожить все сколько-нибудь заметные мелочевки, случайно или намеренно оставленные ее, ведь попасться можно даже на сигаретном окурке со следами помады, который небрежно выбросили на балконе. Но волосы! Волосы – это было как наваждение дьявола. Невозможно было убрать все так, чтобы затем какой-нибудь проклятый волосок не вылез на поверхность.

– Так ты уже и сестру свою трахать начал? – спросила Вера, и я оцепенел, лихорадочно припоминая, что же в этот раз могло оказаться забытым и кем?

– Да я бы с радостью, – засмеялся я, чтобы как-то смягчить ситуацию, – однако она воспитана в более строгих нравах, чем я. А что?

– Да ничего особенного. Только вся подушка пропахла ее духами и замазана ее помадой. Поскольку это не мои духи и помада не моя, значит – твоей сестры. А как иначе, скажи на милость, можно было разукрасить помадой подушку, если не отдаваясь тебе, лежа на животе?

Вера нравилась мне тем, что много читала и умела делать выводы. Ту несчастную подушку она подмостила себе под спину, с укором тыча пальцем в розовые пятна помады. Ну, хватит, сказал я тогда. Больше ни одна жопа в постель не ляжет, пока не умоет свою пасть хорошенько.

– Сволочь ты, – сказала Вера, отхлебнув мартини.

В ее словах слышалась горькая правда. Я, вздыхая, поплелся на кухню, достал из холодильника бутылку вишневки и глотнул из горла.

– Почему ты не ужинаешь? – спросила она с подчеркнутой иронией, неожиданно появившись на кухне.

Прежде чем ответить, я начал вспоминать, что я врал ей насчет нынешнего воскресенья. Кажется, я должен был идти на работу готовить свои странички в газете. Для нас, журналистов, выходных не существует. Логично предположить, что я должен быть голоден, словно дикий вепрь. А Вера знала, что обедать в городе я не люблю. Ну, что же, у меня есть друзья, которые с радостью накормят.

– Я у Влодка перекусил. Он тебе привет передавал.

– Как здорово! Благодарю… И что ты там ел?

– Картофельные оладьи.

– Я тебя, любимый, сегодня везде искала и обзвонила все, что только можно. В редакции трубку никто не брал, а жена твоего Влодка ответила, что ее муж уже неделю в Польше. Это так, между прочим.

– Ну и что это меняет? – не сдавался я. – Разве, если он в Польше, я не мог зайти к ним на оладьи?

– А как же с приветом?

– Нормально. Он как раз позвонил, узнал, что я у них, и передал тебе привет.

Железная логика сражает женщин наповал. А почему? Да потому что мужчины умеют мыслить логично. И это их спасает. Но не всегда.

Я уже нацелился в ванную, чтобы смыть последние следы греха, когда Вера приблизилась ко мне, и уже по одной ее ехидной усмешечке можно было предположить, что готовится нечто феноменальное. Я всегда готов как-нибудь защититься, не дать застать себя врасплох, и все же, клянусь, такого я не ожидал. Да и вообще, разве мог я в тот момент нормально мыслить, когда она прижалась ко мне и поцеловала взасос так, что все мысли улетучились на ближайшие полчаса, одновременно ее лукавая рученька расстегнула мне штаны и змейкой проникла в знакомые ей места. Однако священнодействие это длилось считаные секунды. Вера оттолкнула меня и поднесла ладонь к своему чувствительному носику. Сердце мое остановилось, и до меня дошло наконец все коварство ее поступка, ведь она прибегла к способу, известному, наверное, еще со времен первобытно-общинного строя. Мгновенно моя щека расцвела неповторимой свекольной окраской от пощечины ладони, пахнущей – о раны Господни! – Лидкой.

Получали ли вы оплеухи от своих девушек? Это удивительное и ни с чем не сравнимое ощущение. Это звучит посильнее слов «Я люблю тебя», ибо пощечина – значит не просто любовь, а большая любовь, подлинная и до смерти. Пощечина – это печать глубочайших чувств, более глубокими бывают только чувства, припечатанные ударом ножа или табуретки. Получив такую плюху, вы можете наконец оценить всю силу чувств и девичьей страсти. Можно, я не буду употреблять тех слов, что прозвучали из ее чарующих уст? Я позволил ей выпустить из себя этот неуправляемый словесный фонтан и налил в стакан вишневки. Вишневая наливка – это лучшее лекарство от истерики. Ничто так не успокоит выведенную из себя женщину, как добрая вишневка.