Спальня, в которой ты, он и я

22
18
20
22
24
26
28
30

– А то, что он подчеркивает тем самым, насколько быстро и резко в наше время подростки переходят от детской наивности к состоянию существа с полным набором половых признаков и сексуальных эмоций. Переход совершается настолько стремительно, что какое-то время в одном существе обитает и простодушное дитя, и сексуально озабоченный индивидуум. Охотник и жертва в одном лице.

За его рассуждениями я уловила скрытое желание прочитать мораль, и мне это не понравилось. С другой стороны, он не переставал удивлять меня как человек, о котором я, допустим, мало что знала, но которого уж никак не могла заподозрить в соблюдении строгих моральных принципов.

– Знаете ли вы, в каком возрасте начинают смотреть порнографические фильмы? – спросил незнакомец неожиданно серьезным тоном.

– Нет… наверное, лет в четырнадцать?

– Одиннадцать. В одиннадцать лет большинство подростков, как мальчиков, так и девочек, уже все знают и об оральном сексе, и о содомии, о групповухе и о других, даже более экстремальных, извращениях.

– Да, безусловно, это – большая про…

– Да нет! – возмутился он, вдохновленный собственными словами. – На самом деле все наоборот. Они ничего не знают. О чем и речь! Когда о сексе так много рассказывают и все показывают, у молодых создается иллюзия, что они уже все знают. Реклама с намеками на сексуальные отношения, провоцирующая одежда, сериалы с любовными сценами, которые лезут в глаза и окружают молодежь, – ничто из этого не побуждает к развитию сексуальной чувственности. Все это – просто бизнес, причем чрезвычайно прибыльный, но уж ни в коем случае не половое воспитание. Здесь все испорчено, извращено, обезображено, иногда вызывает смех или, хуже того, провоцирует насилие… Здесь есть все, кроме настоящей эротики. И кроме правды!

– Значит, если я правильно вас поняла, проблема не столько в том, что сексуальный контент слишком часто присутствует в повседневной жизни, сколько в том, что юные создания сталкиваются с ним задолго до того, как физиологически созреют для того, чтобы воспринять его правильно?

– Именно! – горячо подтвердил он. – Как раз эту мысль и отражают произведения Дэвида: назойливое присутствие сексуальной темы вокруг создает иллюзию воспитания правильного отношения к сексу, только видимость, тогда как время, необходимое для воспитания чувств, просто-напросто тратится впустую. Уходит в песок. Дети, потребляющие в огромных количествах информацию о сексе начиная с самого раннего возраста, не обладают нужными знаниями, чтобы хоть как-то фильтровать ее и строить для себя реальную картину, более или менее похожую на правду. Всю эту пошлость они принимают за чистую монету. Вот в чем беда! Вот где проблема!

– Тогда скажите, – поинтересовалась я, – в каком возрасте, по-вашему, можно уже начинать говорить о сексе? И кто должен это делать?

Мне вдруг вспомнился мой тайный дневник. Тот, кто писал мне эти загадочные записки, преследовал ту же цель, пусть жестко, я бы даже сказала, что его вмешательство в мою жизнь сравнимо с насилием, но по-своему он тоже занимался моим половым воспитанием.

– Я бы сказал, у всех – по-разному. Невозможно определить единый возраст, когда у человека формируется его либидо, как бы социологи и законодатели ни пытались убедить нас в обратном. У каждого – свой график, свой ритм. Некоторые готовы к этому раньше, чем другие. Потому нет никакого смысла загонять половое воспитание в стандартные рамки школьной программы.

Дать возможность каждому подростку развиваться в естественном ритме, пусть особенности его полового созревания проявляются индивидуально, как требует того природа, но в течение всего этого времени его нужно оберегать от субъективной, часто лживой, интерпретации и воздействия со стороны общества, где действуют законы свободного рынка, – таковой в общих чертах была философия этого Руссо в области сексуального воспитания. Однако я заметила, что он оставил без внимания мой второй вопрос: кому следует доверить столь важный аспект воспитания чувств и чувственности? Кому можно, а кому нельзя, ведь он отвергал, и не без оснований, ту модель, которая доминировала в современном обществе.

Надо заметить к тому же, что его идеи не оставили меня равнодушной. Но стоило ли прибегать к такой необычной форме их распространения? А как же быть с подростками из соседнего лицея, что несколько раз в день проходят мимо галереи и своими глазами видят в витрине монстров типа Жирафы Софии и ужасы Гоморры? Кто прочтет им лекцию, чтобы подготовить к такому дикому зрелищу? Разве подобное менее опасно, чем доступная в Интернете порнография? Разве сам художник в таком случае не становится соучастником (пусть даже невольным) злодеяния, против которого борется своим искусством?

Я оставила при себе этические возражения. Тем более что у меня мелькнуло подозрение, что мой гид и есть Дэвид Гарчи собственной персоной. Раз уж он так горячо рассуждает о художественном смысле представленных в галерее отвратительных созданий, значит, он и есть их автор.

– Смотрите-ка, стоило помянуть черта, как он тут как тут. Я даже чувствую запах серы.

Кивком головы он указал мне на кого-то за моей спиной. Я обернулась и увидела, что тот человек, в ответ на приглашающий жест моего собеседника, тут же оставил свою компанию и стал пробираться к нам через толпу ротозеев.

– Добрый вечер, – приблизившись, сказал он несмело, как-то даже застенчиво.

Это был очень юный молодой человек, почти тинейджер, в белой рубашке, с длинной каштановой челкой, закрывавшей пол-лица.

– Дэвид, позволь представить тебе Эль. Эль, перед вами тот самый юноша, чьи творения я с таким пылом, как вы могли заметить, защищаю.