Марион Фай

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я не потерплю вмешательства в дела этого дома, и все тут. Если я пожелаю, чтоб вы что-нибудь для меня сделали, я вам скажу. Вот и все. Пожалуйста, чтоб об этом более не было речи. Разговор этот мне неприятен.

* * *

— Говорил маркиз что-нибудь о лэди Франсес со времени ее отъезда? — спросила маркиза у священника на следующее утро. Как ему удержать равновесие между ними, если обе стороны будут так осаждать его вопросами? — Он, вероятно, упоминал о ней?

— Вскользь, как-то.

— Ну?

— Мне кажется, он не желает, чтоб его расспрашивали о лэди Франсес.

— Еще бы. Желает он ее возвращения?

— Этого я сказать не могу, лэди Кинсбёри. Полагаю, что да.

— Конечно, я желала бы узнать истину. Он был так неблагоразумен, что я почти не знаю, как и заговорить с ним. Вам он верно говорит?

— А мне кажется, что, напротив, милорд в настоящее время уклонится от разговора о лэди Франсес.

— Но, мне необходимо это знать. Теперь, когда ей угодно было уехать, я не пожелаю снова жить под одной крышей с нею. Если лорд Кинсбёри заговорит с вами об этом, вам бы следовало дать ему это понять. — Бедный мистер Гринвуд сознавал, что ему предстоят тернистые дорожки, на которых, может быть, очень трудно будет уберечь ноги от колючек. Затем ему предстояло решить: если дом распадется на два лагеря, сильно враждебные друг другу, к которому из двух ему выгоднее будешь примкнуть? Дома маркиза, со всеми их удобствами, были для него открыты; но с другой сторона, влияние лорда Персифлаж было огромно, тогда как маркиз не имел почти никакого.

XII. Замок Готбой

— Хорошо бы ты сделала, пригласив сюда стариков Траффордов на несколько недель. Гэмпстед не захочет охотиться с ружьем, но может охотиться с гончими.

Таков был ответ лорда Персифлаж жене, когда она ему сообщила о разрыве, который произошел в Траффорд-Парке и об отъезде лэди Франсес в Гендон. «Старики Траффорды» были Гэмпстед и лэди Франсес. Лорд Персифлаж также был консерватор, но его политические убеждения были совершенно иного сорта, чем убеждения его свояченицы. Он, прежде всего, был светский человек. Он был когда-то английским посланником в Петербурге, а теперь был членом кабинета. Он не прочь был от служебных благ, но ему и в голову не приходило ссориться с радикалом из-за того, что он радикал. Он очень мало заботился об образе мыслей своих гостей, если они умели быть приятными или полезными. Свояченицу свою он считал старой дурой, и не думал из-за нее ссориться с Гэмпстедом. Если девушка упорствует в желании сделать дурную партию, последствия — ее дело. От этого не будет особенного вреда никому, кроме ее. Что же до ущерба, причиняемого его «сословию», до него лорду Персифлаж не было никакого дела. Он не надеялся на вечное существование своего сословия. Все сословия, с течением времени, отживают. Он никого не ненавидел; но он любил приятных людей, любил все обращать в шутку; любил доводить труды своей не бездеятельной жизни до минимума.

Сделав распоряжение насчет стариков Траффордов, как он называл их по отношению в «голубкам», он более не касался этого вопроса. Леди Персифлаж написала записку «дорогой Фанни», выражая приглашение в трех словах, и получила ответ, гласивший, что она и ее брат будут в замке Готбой в конце ноября.

— Как поживаете, Гэмпстед? — сказал Персифлаж при первой встрече с гостем, перед обедом, в день его приезда. — Еще не со всем на свете покончили?

Вопрос этот будто бы имел в виду революционные стремления лорда Гэмпстеда.

— Не так радикально, как надеемся скоро это сделать.

— Я всегда нахожу большое утешение в том обстоятельстве, что наши негодяи так снисходительны. Должно признаться, что мы очень мало для них делаем, а между тем, они никогда не хватят нас кистенем по голове, не стреляют в нас, как делают это везде на континенте. — С этим он прошел далее, найдя, что сказанного совершенно достаточно для одного разговора.

— Итак, ты переселилась в Гендон, к брату? — сказала лэди Персифлаж племяннице.

— Да, — сказала лэди Франсес, краснея при скрытом намеке на ее неаристократического обожателя, заключавшемся в этом вопросе.