В глазах проступает раздражение, губы складываются в прямую линию.
Леонидас тыкает в телефон и с минуту дожидается ответа.
— Не смей отнимать у неё трубку! Я имею право говорить со своей дочерью! И если ты…
Он замолкает на полуслове и опять рассматривает экран — бешено, зло.
— Стерва!
Сотовый шлёпается на стопку диагностик, и мне вспоминаются слова Валентина: что-то о семье Леонидаса. Не то развод, не то разъезд, не то…
— Стерва!!! — ещё громче повторяет Леонидас, хватает мобильный вновь и выходит из класса. Занавески поднимаются синим парусом, мои щиколотки обдаёт ледяной сквозняк. Полупрозрачные портреты химиков под потолком постукивают друг о друга, и вскоре из коридора долетают рикошеты телефонной ругани: «Катя», «развод», «пустынь», «школа».
Минут пять спустя Леонидас возвращается и молча бухается за стол. Лицо пылает всеми оттенками красного, глаза блестят.
— Значит, твой отец часто не бывает дома? — спрашивает он с вызовом.
— Ну, с нами живут его девушки.
— Если твой отец подолгу не дома, это не нормально. Дети должны быть с родителями. С обоими родителям. Дети должны говорить с обоими родителями. Если этого нет…
— Слушайте, я достаточно взрослый, чтобы…
— Сомневаюсь.
— …время от времени, скажем, жить одному или… э-эм, с новой пассией отца. Или со старой. Не знаете, когда их уже считать старыми? Не в смысле возраста, а в смысле новизны?
Я осознаю, что опять держу ручку. Щ-щёлк?..
Леонидас хватает очередную диагностику, проглядывает верхние ответы и сердито бросает обратно в стопку.
Занавеска рябит, поскрипывает на сквозняке; с улицы тянет морозцем. На каждый мой щелчок у Леонидаса дёргается бровь.
— Артур! Да… — Он подбегает и выдёргивает у меня ручку. — Получишь после уроков. Хоть общёлкайся.
Ручка улетает в ящик стола, Леонидас возвращается за проверку.
— А чё будет, когда вы поговорите с отцом?