Актриса

После второго, кольнувшего комариком, укола Оля проспала весь остаток дня. А ночью вернулась Боль. Пронзила из виска в висок ржавая игла, выжигая мозг белоснежным, кружевным огнем. Терпела, сколько могла. Мертво зажав зубами угол одеяла. Под конец не выдержала. Застонала тонко, на выдохе.

Пожилая соседка, приподняла голову, сварливо выругалась, и тяжело протопала в коридор, вызывать дежурную.

Медсестра, недовольно вздыхая, вынула ампулу, украдкой глянула на спящих соседей, и незаметно уронила стеклянный цилиндр в кармашек крахмального халата.

Укол безобидной глюкозы помог мало. Как и в прошлую ночь, спас от мучительной боли омут беспамятства.

«Ожидание хуже смерти, — слова вынырнули из мутного от беспамятства сознания под самое утро. — Смерть? Это хорошо. Это когда ничего. Ни ржавой иглы, ни кружевной белизны. Ничего».

Ждала долго. Голова тихо кружилась, тошнило, но игла так и не появлялась. Задремала, когда послышалось шорканье по полу мокрой тряпки и бормотание уборщицы.

Разбудил ее все тот же человек в белом. — Ну-с, как мы себя чувствуем? — присел эскулап возле кровати. — Э… милочка, — потянул он носом. — Маша, а что, она утку не просила? Ну, вы, голубушка, проследите. Ладно, ладно, знаю, что некому. Склонился к пациентке.

Как сегодня голова? Болит?

— Нет, сегодня не болела, — зачем-то соврала она и добавила, опасаясь забыть: — Скажите — что со мной?

— Вовсе здорово, — Повторил эскулап. Выслушал пульс.

— Что гинекология? — Поинтересовался он у сестры.

Та глянула карточку:

— Разрывы, но заживают, назначили процедуры.

— А на пластику возили? Хотя… — доктор махнул рукой. — Ладно, потом. Если вернется, всегда успеем. А нет, и так сойдет.

— Ну, поправляйся, милая, — кивнул, вынимая из толстой стопки новую историю болезни.

В обед выпила стакан противного напитка с парой мятых ягод и сжевала кусок черствого хлеба. Задремала ближе к вечеру. И снова блеск мишуры. Яркие, зеленые, красные, мелькающие огоньки гирлянды на душистых елочных ветках. Хвойная красавица замерла в углу возле старого телевизора, накрытого кружевной салфеткой. И родной мамин голос: «Оленька, ты вырезала снежинки?»

«Оля, Оленька». — Проснулась со звучащими в голове словами.

Повернула счастливое, сырое под повязкой, лицо к соседке в смешном капоре:

— Меня Олей зовут.

Старуха сжала тонкие губы и отвернулась. Но Оля не обратила на вредную соседку никакого внимания. Она лихорадочно попыталась припомнить, что-нибудь еще. Но кроме отрывочных, детских воспоминаний почти ничего. Так куски, отрывки каких-то малозначащих дел и событий. Увы.