Нова. Да, и Гоморра

22
18
20
22
24
26
28
30

Сенсор-записчик поставлен на запись и перезапись, в комнате толпятся множественные танцоры и их духи. Идас играет контрапункт звуков и образов на Мышовой сиринге. Помещение переполняют беседы, настоящие и записанные.

— Вокруг не утихает свистопляска, но я творю искусство для мифической аудитории — одного человека. При каких еще обстоятельствах хранить надежду на коммуникацию?

Тййи вышла из толкучки Тййи и Себастьянов:

— Кейтин, дверной мигает фонарь.

Кейтин щелчком отключил записчик:

— Видимо, Мыш и капитан. Тййи, не тревожься. Я их впущу.

Кейтин шагнул из двери и заспешил по холлу.

— Эй, капитан… — Кейтин распахнул дверь на себя, — вечер в полном… — И уронил руку. Сердце дважды ударило в глотку, потом, кажется, остановилось. Он отступил от двери.

— Полагаю, вы узнали меня и мою сестру?.. Тогда не стану затрудняться с представлениями. Мы можем войти?

Рот Кейтина заработал, порождая какое-то слово.

— Мы знаем, что его нет. Мы подождем.

Железные ворота с кусками цветного стекла закрылись, впустив шлейф пара. Лорк глядел на силуэты растений на фоне янтарного Таафита.

— Надеюсь, они еще веселятся, — сказал Мыш. — Столько пройти и увидеть, как они спят вповалку в уголке!

— Блажь их разбудит. — Шествуя по камню, Лорк вынул руки из карманов. Ветерок толкался под отворотами жилета, подпускал холодок между пальцами. Ладонь улеглась на круг панели. Дверь поддалась. Лорк вошел. — Судя по всему, они в строю.

Мыш осклабился и поскакал к гостиной.

Вечеринка записывалась, перезаписывалась и переперезаписывалась. Танцующая Тййи в дюжине экземпляров билась под разнобой множащихся ритмов. Прежние близнецы ныне стали двенадцатерняшками. Себастьян, Себастьян и Себастьян на разных стадиях опьянения подливали себе красное, синее, зеленое.

Лорк вошел за Мышом:

— Линкей, Идас! Мы добыли вам… Не пойму, кто тут кто. Минуту тишины! — Шлепнул по стенному переключателю сенсор-записчика…

С края песчаного пруда глядели близнецы; белые руки разжались; черные сошлись.

Тййи сидела в ногах Себастьяна, обняв колени; под бьющимися ресницами вспыхивали серые глаза.