Герольд грозно зыркнул в толпу, так же грозно откашлялся, с хрипом набирая воздуху в грудь. Один из стражников взмахнул алебардой, по-тараканьему поведя усами, и в толпе раздался звук шлепка: это кто-то решил прищучить своего отпрыска предосторожности ради. Мальчишки, что облюбовали крышу меняльной лавки Хобсона, прыснули прочь — а мало ли! — и светловолосый юноша остался один.
Впрочем, беспокойство мальчишек оказалось напрасным: Герцог-Хомяк только рассмеялся утробным хомячиным смехом и махнул пухлой ручкой — мол, продолжайте.
Что и было сделано: герольд зычным басом зачитал длинный список прегрешений, рыцарь был окончательно прикован, колпак с него снят и кинут в толпу (его немедленно разодрали на амулеты). После священник прочел напутствие, да выступил еще обвинитель от Инквизиции — его слушали, уже откровенно скучая, и только в задних рядах переминались на ногу, поминутно спрашивая у передних: «Ну как, уже? Факел-то палят?»
У казнимого спросили последнее слово и предложили покаяться.
Казнимый передернул плечами и от последнего слова отказался — толпа тут разочарованно вздохнула. Впрочем, самые ушлые тут же начали уверять легко отчаявшихся, что еще не все потеряно: вот как дрова разгорятся, тут-то самые страшные проклятия и воспоследуют.
Наконец, факел зажгли, и Инквизитор поднес его к куче хвороста у подножия поленницы, чтобы занялось тут же. Картинно помедлил, испытывая терпение толпы, и под восхищенный вздох кинул его в дрова. А-ах! — и пламя…
…Пламя сперва лениво, а потом все с большим аппетитом побежало по куче дров, затрещали ветки, повалил густой столб пока еще серого, пока еще легкого и почти невесомого дыма. Ветер сразу подхватил его и понес над головами дальше, к реке, и юноша на крыше вздохнул с облегчением: да, вот оно, хуже было бы, когда бы причуда погоды послала дым ему в лицо.
Рыцарь же стоял на куче дров, безучастно прислонившись к столбу — там, где его привязали, — и, казалось, не то дремал, не то просто давал себе отдых: глаза он прикрыл.
А огонь, вихрясь рыжими струйками и водоворотами, подбирался к нему ближе, ближе, он мутил и кипел, он искушал, он обещал равнодушному небу боль и смерть…
Юноша на крыше закусил губу до боли и потянулся к узлу, крепко сжал дерюгу цепкими пальцами лучника. Легко ли сидеть вот так, когда время улетает прочь стрелами, что промахнулись, когда единственный верный момент уходит, потому что ты не в силах его угадать…
Он был не прав, о, как он ошибался, он сейчас умрет здесь, сейчас, вот прямо сейчас, потому что был глуп, самоуверен и не рассчитал последствий. Он ошибся, сделал то, что нельзя было сделать здесь и сейчас, в этой стране, и поплатится по справедливости. Да. Все будет так, как сулило небо, и иного исхода не дано. На крыше лавки Хобсона, не отводя от пламени прищуренных глаз, юноша не верил в иной исход.
Вот уже пламя трещит и ревет — отсюда юноша этого не слышит, потому что гул толпы, безуспешно ждущий воя и проклятий, заглушает все прочие звуки, но он знает — и вот уже широкие полотнища огня и завеса дыма скрывают измученного человека, что отдыхал, прикрыв глаза, в последние секунды перед казнью.
Что это?.. Кажется или нет, что фигура эта в пламени как будто пошевелилась, отделяясь от столба?..
Не веря в иной исход, юноша одним движением развязал нетугой узел, освобождая бесформенный ком ветоши. Ветошь опала в момент, обнажая боевой, уже взведенный арбалет. Одним движением юноша освободил зажатый хитрым образом рычаг — и спустил курок, почти не целясь.
Болт ударил прямо в глаз Герцогу-Хомяку — и тот тяжело обмяк на спинке кресла. С толстого лица даже не успело сойти приятное, предвкушающее выражение…
На миг площадь замерла, ничего не поняв… но тут закричала герцогиня, и длинный, пронзительный визг ее, казалось, сдернул целую лавину событий с горы неопределенности. Охрана герцога дернула мечи из ножен. Юноша спрыгнул с крыши Хобсоновской лавки и немедленно заскочил в крытый фургон без возницы, стоявший неподалеку. Какой-то продавец воды бросил кувшины и начал прокладывать путь к костру, вытаскивая меч из-под широкого плаща и рукоятью сшибая с дороги какого-то стражника. Один из трех гимнастов вдруг выхватил из-под пестрого болеро заточенные, не тупые, ножи, и метнул их в стражу охранения, а другой стражник вдруг резанул алебардой по горлу своего же товарища, чтобы рвануться почему-то к бешено ревущему костру, кто-то закричал, кто-то заплакал, кто-то немедленно схватил чей-то кошель… площадь взорвалась.
Удивительно, как просто общественные увеселения превращаются в хаос — особенно, если в эпицентре хаоса находятся люди, знающие, как, что и почему они собираются делать, да еще не боящиеся никого, кроме бога. А они, эти пятеро, скованные общей дружбой и общей клятвой, и одним человеком, которому верили, — воистину не боялись.
…Почти никто не видел, как из пламени вырвался оборванный, кашляющий, скрюченный в три погибели человек — и упал на четвереньки, не удержавшись на ногах. Женщина в простом коричневом платье и глухом чепце, гася тлеющую на еретике робу, тут же накинула ему на плечи кожаную куртку давешнего арбалетчика… Самого арбалетчика, кстати, едва ли кто-то признал бы в этой особе — разве что кто из Инквизиции. Или еще мог бы догадаться тот, кто видел, как она, неприлично подобрав юбку, из-под которой видны не дамские панталоны, а грубые штаны, выскакивает из фургона, где несколькими мгновениями назад скрылся убийца.
Женщина помогла недоказненному подняться и потащила его прочь, в переулок. Там уже нетерпеливо перебирали с ноги на ногу встревоженные близким шумом коротконогие выносливые лиорские лошадки — лучшее, что удалось достать за этот срок. Лошадей держал под уздцы не менее нервный малый в берете, чья узкая цепь из квадратных звеньев и чернильница с совиным пером на поясе, а также молодость и чрезмерная даже для горожанина бледность выдавали в нем помощника писаря.
— Вот и вы! — обрадовался он. — Сэр Рой! Какое счастье, что вы спаслись… А где…
ebooksa