Мне бы совместить неожиданный приезд Хольского со всеми этими слежками и простукиванием стен, и тогда, может быть, у меня открылись бы глаза на некоторые другие подозрительные вещи, но в тот вечер безмолвствовало мое серое вещество. Ну, понятное дело, именно Валерия Ильича и имел в виду Ганс – до этого-то я додумался. А вот до всего остального нет. Я сидел, болтал, пил чай, курил с Хольским у форточки кислые немецкие сигарки и рассказывал местные новости, а он слушал, похохатывая и потирая ладонью лысину – водился за ним такой периодический жест. Как многие коротышки, был он очень крепкий, с широкой грудью и плечами тяжелоатлета, думал и говорил быстро, понимая тебя с полуслова, – я не успеваю закончить фразу, а он уже отвечает, раскатисто хохоча над своей же шуткой, которыми старался закруглить всякий абзац.
Ночевать Валерий Ильич поехал к друзьям в Крылатское, дав вам пару дней на освобождение квартиры. Оказывается, вы должны были съехать отсюда еще в субботу, ан не съехали, дотянув до последнего.
На другой день мы с Рашидом перевезли к вам в общежитие все эти мешки, коробки и скотчем перемотанные поленницы книг, и вместе с переездом события стали развиваться в поразительно драматичной и закономерной последовательности, словно наконец-то отказали какие-то изначально ненадежные тормоза.
На лекции не хватало времени, ибо день и ночь я зарабатывал деньги и искал подходящее жилье для нас с тобой: то рысачил курьером фирмы, занимавшейся недвижимостью, то ночь напролет сортировал прессу на складе «Роспечати» у гостиницы «Арктика», то ехал куда-нибудь в Лобню посмотреть квартиру и вживую переговорить с ее хозяином. А на Москву валил и валил снег, словно небо решило как можно скорее выпасть в осадок, но в четверг снег перестал, показалось солнце и ударил мороз.
Глава 7
Я учился в Литературном институте, в семинаре писателя Глеба Воронина. Это был хитрый и умный мужик лет шестидесяти, при советской власти издавший десяток однотипных романов: он, она, родственники, друзья, отношения развиваются медленно и непросто; на заднем плане Москва и Подмосковье, с дачами, лыжами и электричками. Главный герой мечется между бабами, кризис среднего возраста, вялотекущая бытовуха, то – сё. Он считал себя последователем Юрия Трифонова, показывал «Дом на набережной» и «Обмен» с теплыми автографами автора, а последние лет десять писал исключительно для серии «ЖЗЛ»: Пришвин, Добычин, Вагинов. Семинар наш считался одним из самых сильных в институте: Вовка Мисюк и Игорь Крестьянинов уже издали по паре книг, а рассказы Маринки Тарасовой регулярно выходили в «Новом мире». Я у Воронина был на хорошем счету, с его подачи два моих опуса опубликовала «Заря», толстый солидный журнал, а в «Литературной учебе» вышла моя маленькая повесть с его предисловием.
Кроме всего прочего, Глеб был из тех немногих мастеров, которые помогают своим студентам и в делах житейских. Случайно прознав про мои проблемы с жильем, как-то вечером он позвонил мне с реальным предложением.
– Летом мне строила дачу бригада плотников, – сказал Глеб. – Один из них сдает комнату где-то у больницы Филатова. Она сейчас свободна. Вроде недорого.
Словом, мы с тобой съехали на улицу 800-летия Москвы. Съехать-то съехали, но скоро выяснилось, что поспешили.
Однако все по порядку.
Хозяином там был столяр шестого разряда цеха № 9 Деревообрабатывающего комбината № 3, что в Мневниках, Данилов Петр Петрович, пьющий, но в меру. Так он и отрекомендовался: сперва квалификация и место работы, а все остальное потом. Двухкомнатная квартира его видывала виды, но «зато клопов нету и ламинат сам клал», – похвастался Петрович, собираясь в магазин.
Аванс, выданный ему в четверг после обеда, растаял уже вечером. Часов около десяти коллега по работе, двухметроворостый амбал с бритым черепом, привел Петровича и бережно посадил на пол, привалив к холодильнику.
– Дорогой матерился сильно, – пожаловался коллега, отдуваясь, – аж в ментовку нас сдать хотели. А сейчас ничего, уже не матерится, – и похлопал нашего хозяина по щекам.
Тот медленно раскрыл глаза и посмотрел ими вокруг. Потом долго икал, и сосед поил его молоком, которое они принесли с собой. Это нужно было видеть – процесс кормления и борьбы с икотой, у меня потеплело на сердце от такой заботы. Скоро Петрович окончательно пришел в себя и даже заговорил с соседом, сидевшим на корточках визави. Речь Петровича, прерываемая долгими раздумьями и дремотой, труднопередаваема, но примерно выглядела она вот как:
– Ну и наку накушался я еле леле леле держусь ык!..
– А я бы не сказал, – сшельмовал сосед. – У тебя почти незаметно ничего.
– У меня лолодя икогда икогда ык! незаметно Воык! Володя сиснадцать сиснаццатьлет непилни грамманепил с четверьга самз самз самзнаешь Во лодяык! систовозряда между прочимрочим слесарьазряда систово онаска зала мне всевохорошива а я прощения д не попро… днепо днепо днепро про ox Днипро ты жирок могуч днаттобойле тяят шура вли…
В полночь зазвонил будильник, и Петрович завозился у себя в комнате, стал поохивать, поругиваться и постанывать, кое-как открыл дверь и вышел по параболе – в одних трусах, лиловых и длинных.
Я курил на кухне у форточки при свете уличного фонаря, думал, по своему обыкновению, о том, где взять денег, тут хозяин воткнул электричество и надолго припал к крану с холодной водой. Минуты три он пил взасос, двигая лопатками, где синела татуировка «Москва Сортировочная. 1987», потом поднял от раковины лицо.
– Здорово, Петрович!
ebooksa