– Да, наряду с дамами я заметил двух высокородных господ из числа гостей, имен их я, увы, не знаю. Присутствовали также и вчерашний поэт по имени Вийон, и кузен Анри… Простите, миледи, что рассказ мой неутешителен, но все же я принужден указать на еще одно обстоятельство: смерть веселого виночерпия, как вы знаете, уже вторая по счету. Вчера утром жертвой убийц явился молодой Гальгано.
– Но та смерть совсем другое дело. Между ними нет связи.
– Как знать… Они оба состояли в свите графа, верно ему служили. Навряд ли найдется кто-то, кто бы пользовался у его милости большим доверием.
В этот момент разговор наш пришлось прервать, так как в часовню вошел кузен Анри.
– Я вас искал, милейшая Алиэнора. А вы, оказывается, здесь, и не одна… – произнес он с улыбкой. – Будь я на месте моего брата, то непременно мучился бы ревностью, видя, как много времени вы проводите в обществе мужчины.
– В обществе монаха, – исправила его я. – Так зачем вы меня искали?
Анри многозначительно посмотрел на фра Микеле, который тотчас, извинившись, вышел. Чтобы не оставаться наедине с кузеном, я намеренно окликнула сынишку, гулявшего с няней во внутреннем дворе подле часовни. И тому были причины.
Не прошло и десяти дней с тех пор, как он приехал к нам в Помар, и за это время супруг мой, прежде почти не замечавший моего присутствия, стал изводить меня ревностью. И виной тому был отнюдь не ученый монах! А сам кузен Анри, и его глупые комплименты, и братские лобызания, которыми он немало докучал мне. Чувствуя, что за признаниями в братской любви стоит нечто другое, я старалась избегать общества родственника.
«Вот же принесла его нелегкая! – нередко повторяла мне Татуш – она Анри недолюбливала. – И что ему не сиделось в Пьемонте! Его слуга рассказывал, что при дворе у тамошнего герцога мессир Анри в большом почете, ходит в бархате да парче, имеет хорошее содержание».
И вот тогда, в часовне, ощутив неловкость от его нескромного взгляда, я, как только к нам подбежал Роллан, предложила выйти прогуляться. На дворе, не в пример обычному декабрьскому дню, было тепло и светило солнце. Кроме нас с Анри, Роллана и его няни хорошая погода расположила к прогулке еще нескольких благородных дам из числа гостей. Наслаждаясь зимним солнцем, мы, приятно беседуя, проследовали к Лебяжьему ручью. Из разговора я узнала, что наши гостьи готовятся к отъезду – они ссылались на какие-то неотложные дела. Оценив их деликатность, я догадалась, что, скорее всего, их напугали события прошедшей ночи. По счастью, Анри не заводил об этом разговора в присутствии дам, не вспоминали о них и за ужином. Трапеза была недолгой. Выказав должное радушие гостям, число коих заметно сократилось, я вернулась к себе, решив скоротать время за чтением Помарского часослова. А сын, дочурка и няня Татуш составляли мне в этом приятную компанию.
В ту пору, о которой я веду речь, часослов выглядел не так, как теперь. Фра Микеле лишь трудился над ним. Иллюминаций[35] же в нем не было вовсе, потому что два художника из Брюгге, нанятые графом для исполнения рисунков, приехали к нам после Рождества. – Пожилая дама прервала рассказ и велела слуге принести еще дров.
– О! Я припоминаю, что будет дальше, – подтолкнув соседа локтем, сказал Жакино. – Будет очень страшно! Когда вы и брат Микеле спустились в старый ледник…
– Возможно. Только вам, любезный внук, не пристало раздавать тычки и сидеть развалясь, подобно ремесленнику на постоялом дворе. А кроме того, вы уж простите мои замечания, но от розовой воды, которой вы сегодня так обильно себя окатили, хуже чем от курильницы с ладаном у меня из глаз бьет слеза. Не могли бы вы, месье, сделать шаг назад…
12. Визит к матери
– Месье, прошу, сделайте несколько шагов назад, если вы не намерены отравить меня вашим одеколоном. Простите, я не запомнила, как вас зовут. – Брезгливо поморщившись, Аньес отвела взгляд от незнакомца и обернулась к сыну: – Это что-то новое – обсуждать финансовые вопросы в присутствии посторонних, – или я ошибаюсь? Мне казалось, что прежде твои просьбы о материальной помощи не сопровождались публичным аутодафе.
– C’ est alors de la Berezina…[36] – прошептал Филипп и замолчал.
По большому счету, он вовсе не рассчитывал на теплый материнский прием и менее всего на немедленный результат от встречи с ней. Наивно было полагать, что Аньес сразу поддастся его уговорам. Он предполагал, он знал, наверное, что разговор предстоит тяжелейший, но попробовать стоило. Rien ‘a faire.[37] И где-то глубоко, в самом потаенном уголке его души, все же теплилась последняя надежда. Филипп также полагал, что, явившись к ней со спутником, несколько собьет мать с толку. И она выслушает его, пусть не сразу, неохотно, с едкими замечаниями, но выслушает… А уж он постарается, чтоб история прозвучала. Он расскажет ей о своем отчаянном положении, о разрушенной жизни, он сумеет… и тогда мать, возможно, проникнется его болью, испугается, сердце ее смягчится, и она уступит. Так уже бывало, и не раз.
Но сегодня блеснуть ораторским искусством Филиппу не пришлось – Аньес не стала его слушать.
А когда в разговор попытался вступить приехавший вместе с сыном незнакомец сомнительного вида, который к тому же скверно и с сильным акцентом говорил по-французски, графиня, обдав просителей холодом, просто поднялась со своего кресла, давая понять, что беседа окончена.
ebooksa