– Мне не нлавится эта игла. Я боше не хочу. Отпусти.
– Тебе, как жертве, сейчас хорошо бы поплакать, – не слушая ее, подсказывала Катя. – А я, как злющий-презлющий разбойник, буду корчить страшные рожи и скакать вокруг тебя.
С прыжками и ужимками она подхватила банку яркокрасного кадмия и вылила ее содержимое на ножку Таты. Краска, стекая, образовала на полу зловещую лужу, очень похожую на кровь. Затем она подошла к секретеру и, взяв в руки финку, разом сделалась серьезной и мрачной, как грозовая туча.
«Что тебе, мразь, не видать своей дочери, как моих прежних ушей, это я тебе говорю, Екатерина Погодина, – прошипела она. – Но тебе будет намного больнее, чем мне. Уж тут я постараюсь. Ты будешь до конца своих поганых дней клясть Бога и судьбу за то, что я убила не тебя.»
Катя медленно повернулась и, зажав в руке нож, направилась к девочке. Потеряв дар речи, Тата таращилась на нее во все глаза. Перед ней была совсем другая, незнакомая женщина, ничем не напоминавшая ту добрую и ласковую тетю, тайком делавшую ей в садике подарки. Даже пестрые мазки краски на ее лице не могли скрыть произошедшей в ней перемены.
– Отпусти! – захныкала Тата. – Я домой хочу. К маме.
– Про маму забудь, – отрезала Катя. – Нет у тебя больше ни мамы, ни папы.
В ответ девочка разразилась громким ревом. Засунув финку за трусы, как за пояс, Катя поспешно оторвала кусок лейкопластыря и залепила им орущий рот. Затем, снова вооружившись ножом, она присела на корточки, стараясь не смотреть на свою пленницу. Вымазав лезвие в разлитой на полу краске, она небрежно бросила финку рядом с «кровавой лужей». Отступив на несколько шагов, Катя придирчиво оглядела свое творение и удовлетворенно кивнула.
Спохватившись, она поспешно вернулась к секретеру и, достав оттуда картонку, повесила ее на шею своей пленницы.
Тата извивалась на стуле и глухо мычала. Ее, похожие на пуговки, глазенки стали совсем круглыми, особенно тот, что был оттенен огромным уродливым синяком. В них застыл неподдельный ужас. Личико перекосилось. Она делала отчаянные усилия освободиться. Схватив фотокамеру, Катя принялась фотографировать ее в разных ракурсах и с разных расстояний – от портрета до общего плана с лужей «крови» и «окровавленной» финкой на полу.
Покончив со всем этим, она быстро сорвала со рта ребенка «заглушку» и в ту же секунду зажала себе уши ладонями, спасаясь от пронзительного визга.
– Тише ты! – прикрикнула она на Тату. – Всех мышей и тараканов перебудишь.
Визг оборвался как по мановению волшебной палочки. Девочка уставилась на нее.
– Да-да, – очень серьезно подтвердила Катя. – У соседей под полом живут мыши, а за обоями прячутся тараканы. Будешь так вопить, они все сбегутся сюда. Чего разоралась-то? Забыла что ли, что мы играли в разбойников?
– Не хочу в лабойников, – всхлипывая, еле слышно прошептала Тата, боязливо озираясь по сторонам в поисках разбуженных грызунов и насекомых.
– Ну не хочешь, так и не надо, – сразу согласилась размалеванная разбойница. – Тогда пошли отмываться.
Быстро развязав свою пленницу, Катя спрятала в пластиковый пакет «орудия пыток», а пакет заперла в секретере. Подхватив Тату на руки, она отправилась с ней в ванную. И там, стоя вдвоем под теплым душем, долго смывала с нее и с себя следы представления. Это совместное купание окончательно успокоило девочку. Катя обтерла ее махровым полотенцем, затем вытерлась сама и, облачившись в банный халат, накинула на Тату сухое полотенце.
– Теперь будем волосы феном сушить.
– Не хочу феном. Он кусачий. Я боюсь.
– Мой не кусается. Мой добрый. Смотри. – Катя направила на себя струю горячего воздуха, потом на головку девочки. И так поочередно, переводя фен с нее на себя, высушила волосы обоим.