– Мне давно уже ничего не страшно. Часом раньше или позже, не имеет значения.
– Пусть так. Но в этом тяжком преступлении обвинят вашу дочь. Тогда она неминуемо получит пожизненное заключение.
– Вы думаете, у Инги поднимется рука на отца?
– Я не думаю, что она понимает смысл слова «отец». Вы последний, кто знает правду. Решение принимает не она. – Мякишев положил на стол письмо. – Его читал муж Инги. Этим письмом вы сами себя приговорили, они не оставляют свидетелей живыми.
Старик с трудом приподнял руку и указал на тумбочку в углу комнаты. Мякишев нашел на ней телеграмму.
«Встречай пятнадцатого в десять на вокзале. Блудная дочь возвращается домой. Инга».
– По вашу душу едет. Почему она просит вас встретить ее? В качестве носильщика?
– У меня машина, я до сих пор сажусь за руль.
– Вот оно что. Значит, можно не заезжать домой. Быстро обстряпать все в машине у вокзала и сесть на отъезжающий поезд.
– Я вам не верю.
– Ясное дело, вы отец, а я полицейский. У вас есть черный ход?
– Есть. На кухне. Лестница выходит во двор.
– Отлично. На вокзал повезу вас я. Ваша машина сломалась, вы взяли такси. Поставьте дочь перед фактом, когда подведете к машине, ей ничего не останется, как сесть в нее. Дверь черного хода должна быть открыта.
– Что вы задумали?
– Спасти вам жизнь и предотвратить преступление, которое окончательно погубит жизнь Инги. Если, конечно, она приедет и ее не возьмут раньше.
– Боже милостивый! Я не верю собственным ушам.
Мякишеву показалось, что старик уже не поднимется с кресла.
Вербицкий зашел в купе, когда пассажир занес свои чемоданы. До отхода поезда оставалось десять минут.
– Здравствуйте, господин Калиновский. Собрались в Санкт-Петербург?
– Собрался. Но не был уверен, что доеду. Слишком долго собирался, грызли сомнения.