Не умирай в одиночку

22
18
20
22
24
26
28
30

– Юль, – Пашка сел напротив на диван, еще, как говорится, хранившего следы недавней страсти, – я понимаю, что сейчас не лучший момент, но давай поговорим?

– Пошел вон, – устало ответила я. – Мне не о чем с тобой разговаривать. Собирай свои манатки, чтобы через пять минут духу твоего здесь не было.

– Юля, не надо делать скоропалительных решений, о которых ты потом пожалеешь, – вкрадчиво произнес Паша. Он снова был в своем имидже – обаятельного адвоката, способного убедить кого угодно в чем угодно. Кого угодно, когда угодно, но только не меня и не теперь. Я подняла на него глаза и посмотрела так, что он поежился.

– Если ты сейчас не встанешь с дивана и не уберешься отсюда, я этой вот бутылкой выбью тебе остатки твоих мозгов.

Пашка не ответил. Мы, не шевелясь, смотрели друг на друга. Я с ненавистью, а он… он как всегда, взглядом, в котором не выражалось ничего. В квартире вдруг стало невыносимо тихо, даже находившаяся в другой комнате Наташка перестала всхлипывать и чем-то шелестеть. Воздух между нами был настолько электризован, что мне показалось, как мои волосы взмывают в воздух. Странно, что ничего не загорелось.

Пашка неохотно встал и отвел глаза.

– Я думаю, что нам еще нужно поговорить. Мы вернемся к этому позже, когда ты успокоишься.

– Блажен, кто верует, – ядовито процедила я сквозь зубы, а потом с горя выпила еще одну рюмочку коньячку.

Пашка одевался медленно, все еще надеясь, что я передумаю. Изредка он бросал на меня взгляды, способные растопить лед, но я не реагировала, стиснув зубы и периодически подбадривая себя коньяком. Горячительной жидкости хватило еще ровно на три рюмки. К тому времени Пашка собрался и встал в дверях.

– Юль… я пошел, да? – неуверенно произнес он.

– Ключи оставь, – холодно ответила я. – На гвоздик повесь.

– Ты ничего больше не хочешь мне сказать? – осведомился Пашка.

– Нет.

– Точно?

– Точно. Убирайся с глаз моих долой!

Пашка постоял еще минутку, но я даже не повернула в его сторону голову. Потом я услышала, как звякнули ключи, отцепляемые от общей кучи. Потом открылась и хлопнула дверь. Я стиснула подлокотники кресла. Дело еще не было закончено.

– А теперь ты, Шарапов, – повысила я голос, дабы притаившаяся в спальне Наташка поняла, что я обращаюсь к ней. – Подь сюды, сестрица.

Наташка осторожно вышла из спальни после недолгой паузы. Она ступала осторожно, словно встревоженная лань. Это притом, что обычно грации в ней не больше, чем у самки бегемота. Я недобро посмотрела на сестрицу, и та рухнула на диван, лепеча что-то невразумительное. Я даже не попыталась ее утешить: молчала и ждала, пока поток слез иссякнет. Дело это было долгое, я даже успела сходить на кухню и сварить себе кофе. Наташке тоже хотелось кофе, но ей я не предложила и сидела теперь перед ней как палач перед жертвой и с мстительной радостью отхлебывала бодрящий напиток из чашки, стараясь производить как можно больше шума.

Наташка наконец-то перестала ныть, потратив на это всего то сорок минут. Я выхлебала целый кофейник кофе и уже могла смотреть на жизнь с легким оптимизмом.

– Скажи-ка мне, радость моя, – проникновенно произнесла я, – ты вообще на что рассчитывала, затаскивая Пашку в свою постель? Он-то понятно, трахает все, что шевелится, но ты-то вроде этим никогда не страдала? Или страдала?