Не умирай в одиночку

Мы с Артемом еще немного поплясали под разудалые песнопения существа по имени Верка Сердючка, утверждавшей, что «Любовь вам не трали-вали, любовь для того, чтоб ее получали», зажгли мангал и весело нанизали на шампуры душистые куски мяса. Почуяв настроение отца, Артем ластился и немедленно заручился моим обещанием подарить ему МП-3-плеер, а то «у Гошки есть, а я как лох хожу с дисковым. Еще бы с кассетным ходить, ва-а-а-аще как чмо в ботах».

Мясо жарилось, а дрова потрескивали с залповыми звуками. Артем вспомнил, что на чердаке осталось несколько ракет с нового года. Мы так и не запустили их по причине того, что Яна явилась на дачу, чертя по сугробам полами своей норковой шубы и забрала сына домой. Я милостиво согласился их запустить сейчас, хотя до нового года оставалось еще около двух месяцев. И мы, наверное, даже запустили бы эти ракеты, хотя они наверняка отсырели и могли взорваться совсем не так, как планировалось. Но планам не суждено было сбыться.

За воротами настойчиво просигналила машина. Тогда я не подумал, кто может приехать сюда, поздно вечером и бездумно отправился к воротам. И только когда я отпер калитку и вышел наружу, увидев у светлого «Фольксвагена» точеный силуэт с не по фигуре большим бюстом, я понял, что праздник кончился.

Радуга съежилась и пригнулась к земле. Сердючка захлебнулась своей песней. Даже запах жарящегося шашлыка уже не казался таким пленительным. Женщина у машины шевельнулась и приняла, как ей показалось, изящную позу.

– Привет, – томно произнесла она. – Надеюсь, я не помешаю?..

Гюрза

Моя бабушка любила повторять одну поговорку.

«Пришла беда – отворяй ворота».

Если прежде я никогда не задумывалась над смыслом этого высказывания, то именно в тот день приняла, что правы были наши предки, придумывая те или иные выражения и поговорки. А, может быть, ничего они не придумывали. Просто так получалось, а они подмечали и несли мудрость своим далеким, но глупым потомкам. Вроде меня…

Пашкино барахло я собрала в узел в тот же вечер, после ухода Никиты и Сашки. Поревела немного, а потом принялась с ожесточенной яростью швырять пиджаки и брюки в наволочку, с мстительным удовольствием комкая ни в чем не повинную материю. Представляю, как его мамочка будет все это отглаживать… Полночи потребовалось, чтобы отделить его бумаги от моих. Я сгребла их в кучу и выставила на балкон. Лоджия у меня застеклена, так что ничего им не сделается. Ну, а если слегка отсыреют, это абсолютно не мое дело. Туда же полетела наволочка с одеждой. Наволочка, кстати, тоже была Пашкина. Я добавила к куче барахла пару постельных комплектов, которые презентовала его сердобольная маменька, видимо считавшая, что ее драгоценный сыночек у меня спит на голых досках. А тут еще проклятая рекламная статья висела надо мной как утюг…

Со статьей, я, кстати, расправилась довольно быстро. Ярость и обида просто переполняли меня, И я не нашла ничего лучше, чем излить их в нужном направлении, долбя по клавишам компьютера. И только закончив писать, я решила ненавязчиво поинтересоваться, где же обрела приют моя сестрица. Склонив к дипломатическим поискам нашу общую знакомую, я вскоре знала правду.

Наташка, как выяснилось, приют себе нашла быстро. Она отправилась к своему Хосе, где ее встретили с распростертыми объятиями и даже заплатили за такси. К моему удивлению, она не отважилась рассказать, какая я оказалась гадина, и за что я выставила ее за дверь. Видимо, опасалась, что в отместку я сообщу Хосе, чем Наташа занималась на моем диване с моим мужиком. Вот так я одним махом лишилась и сестры, и мужчины, можно сказать любимого. Уже под утро, когда я ложилась спать, я робко понадеялась, что на этом мои злоключения закончатся. Как же!

На работу я безнадежно проспала и влетела в кабинет как раз перед носом у шефа, который тоже опоздал, но успел таки заметить мой поздний приход. Правда, сказать он ничего не решился. На работе ко мне уже давно пригляделись и по одному только моему виду поняли, что для собственной безопасности ко мне лучше не приближаться.

В половине второго выяснилось, что репортеришка, громогласно называющий себя спортивным комментатором, не подготовил нам материал. Я взвилась на дыбы, наорала на него, а заодно и на некстати выползшего из кабинета шефа. Полосу нужно было сдавать сегодня, в крайнем случае, завтра с утра. Репортер бил себя в грудь и клятвенно уверял, что завтра с утра полоса будет лежать у меня на столе, во что я, естественно, не поверила. Слишком уж часто нам с верстальщиками приходилось засиживаться до часу ночи из-за этого надутого павлина, возомнившего, что он лучше всех разбирается во всем на свете, особенно в футболе.

Накричавшись, я ушла к себе и хмуро уставилась в стенку. Ромка повернулся ко мне вместе с креслом, Ленка тоже перестала копаться в грудах купонов с объявлениями.

– Чего делать будем? – уныло спросил Ромка. Ленка вздохнула. Еще бы! Я отлично их понимала. Три недели назад мы точно так же ждали спортивную полосу и уехали из редакции в три часа ночи. Причем на следующее утро мы вынуждены были прибежать к девяти, так как на нас висела еще программа телевидения, а сверстать ее в другой день не было никакой возможности.

– Этот вонючий гоблин что-нибудь сказал? – осведомилась Ленка. Я фыркнула.

– Можно подумать, он будет связываться с Бреевым. Бреев побежит жаловаться учредителям, те надают по шапке Андрею, а он заточит зуб на нас, как будто мы во всем виноваты. Или я не права?

– Права, – выдохнула Ленка. – А нам, я так поняла, ночевать тут? Когда он полосу сдаст?

– Обещал завтра утром. Но ты же его знаешь. Утро у него, как у всякого богемного существа понятие относительное. Оно начинается тогда, когда он просыпается. А глаза продерет он ближе к обеду.

– К обеду? – подскочил Ромка. – Да мы к обеду должны будем уже сдать на пленки все, включая телепрограмму. Когда я это буду делать?