Не умирай в одиночку

Я замер. Голос доносился из коридора. Очевидно, вредная девица вышла удостовериться, что я убрался, и тут же позвонила Юле.

– Нет, без смокинга, – раздался голос девицы, прерываемый коротким смешком, – зато с букетом и тортом. И еще чего-то у него в пакете звенело, на бутылку похожее.

Не знаю, что ответила Юля, но голос девицы стал презрительным.

– Ой, да так себе. Какой то тощий, несуразный. Походка дерганая, как будто сразу в четыре стороны идет. Нерусский какой то. Я даже подумала, может, родственник твой какой-то, но уж больно он зачуханный. Нет, не представился. Телефон просил, но я не дала.

Возникла пауза. Судя по всему, девица слушала Юлин ответ.

– Ага. Ага. Ну, я тоже так подумала. Надо будет – найдет. Наверное, из-за статьи какой-то, благодарность решил выразить. Ты как там? Переживаешь? Ну и правильно… Ага… Нет… Никого нету. Я, Ромка и Ленка. Остальные ушли куда-то. Ну и чудненько. Ага… Ага… Ну забегай… Пока…

Цоканье каблучков дало понять, что девица удалилась. Я слез с унитаза и только потом понял, что все время сдерживал дыхание, словно герой романтических романов, подслушивающий заговорщиков в альковах королевы. Хотя… Не тянул я на романтического героя, да и антураж тоже не соответствовал. Тоже мне, роковая тайна, подслушанная на унитазе…

Девица явно не пришла от меня в восторг и немедленно донесла о моем приходе Гюрзе. Та тоже не обрадуется моему визиту, это как пить дать. Не знаю почему, но вдруг внутри меня заклокотала вулканическая ярость. С одной стороны я мог откровенно сказать, что никогда не знал отказа у женщин. С другой, если быть честным по отношению к самому себе, не так много их и было: жена и еще пара-тройка сотрудниц, замордованных семейным бытом, пьющими мужьями, детьми-неслухами, злобной свекровью… И никогда среди них не было такой как эта… Такой красивой и такой жестокой…

Я злобно посмотрел на уныло стоящий на подоконнике торт, на неуместный в туалете букет розовых роз, а потом с яростью швырнул это кремово-бисквитное безумие на пол и стал с яростью топтать, не обращая внимания на то, что крем размазался не только по полу, но и по моим ботинкам и брюкам. Растоптанные розы на мгновение вызвали у меня приступ жалости к ним, к себе, к моей никчемной судьбе, которой нет места в жизни холеной красавицы.

Может быть, именно в этот момент в моей голове что-то лопнуло и взорвалось, с болью, с яростью, со звоном тысяч осколков волшебного зеркала Снежной Королевы, разящих вокруг себя все и всех, заставляющих замерзать человеческие сердца. Ненависть ко всему миру вдруг всколыхнулась в моей одинокой и, к сожалению, никому не нужной душе. А больше всего я возненавидел ее, любимую уже столько месяцев, которая так напоминала мне ту, другую, чье бездыханное тело я держал в руках.

Я так хлопнул дверью туалета, что она должна была сорваться с петель, но почему-то не сорвалась. Я спускался вниз по лестнице, наверное, с самым безумным видом, потому что люди останавливались и глядели мне вслед. Но мне было все равно. Скользя вымазанными кремом ботинками по каменным ступеням, я дал волю разгорающемуся огню внутри себя, которое обжигало и делало тверже решение, принимающее отчетливую форму булатного клинка.

В этот пасмурный день, когда девчонка из приемной редакции посмеялась надо мной, я принял простое, но очень верное решение, которое освободило бы меня от этой безумной и всепоглощающей страсти.

Я решил убить Гюрзу.

Потому что действительно, держаться сил уже не было…

Шмель

Не знаю, как другие мои коллеги, а вот я перед путешествиями никакого трепета не испытываю и не люблю передвигаться из родной норы. Казалось бы странно, но вот такой я. Нет у меня ни малейшего желания ехать куда-то за тридевять земель для того, чтобы взять интервью у знатного комбайнера или доярки, намолотивших в закрома родины много-много всяческих благ в виде, зерна, молока, золотых рун и прочих предметов первой необходимости. Тоска смертная. Правда, с тех пор как я приобрел своего верного мустанга по имени «Фольксваген», перемещаться стало не так ужасно. Вроде бы и едешь, и в то же время чувствуешь себя как дома.

В этот раз мустанг остался в родном стойле. До Астаны, где прежде жила Наргис-Гюрза ехать было далеко. Нам же с Юлькой требовались свежие головы, посему мы решили поехать на поезде. Историю об ее внезапном увольнении я уже знал и посоветовал не париться. В конце концов, не та это была работа, чтобы за нее держаться клыками и когтями.

Посадку уже объявили, а Юльки все не было. Я уже начал волноваться, решив, что возможно мне придется ехать в Казахстан в одиночестве, но тут я увидел ее, торопливо шагающую к вагону. Меня она не видела, шаря глазами по перрону и одновременно что-то выкрикивая в прижатую к щеке трубку сотового. Я помахал ей рукой, но Юлька меня не заметила и продолжала рыскать по перрону, даже не подумав посмотреть на номера вагонов.

– Юлька! – гаркнул я. Она услышала и завертела головой. Увидев меня, она улыбнулась и подбежала к вагону. Чмокнув меня в щеку, она всучила мне сумку скромных размеров, но довольно тяжелую. Я охнул.

– Что у тебя там? Гантели?

– Да как обычно, – ответила Юлька, кокетливо улыбаясь проводнику, толстому мужичку лет тридцати пяти с глупым лицом, – «Калашников», базука, героин и сто тысяч долларов мелочью…