А мать…
Мама Лара – как теперь мы без тебя?
Чуть лицо ножом не порезала, сука…
Сестра ее…
А она… она засмеялась…
Гадина… шлюха… тебя бы в наш подвал, на дыбу, на крюк…
А любовь, что могла расцвести…
Петр Дьяков – широкоплечий, грязный, пьяный – неожиданно всхлипнул. Как мальчик, как брошенный, всеми забытый, никому не нужный ребенок.
Любовь, что могла расцвести…
Разве не хотел он любви? Всегда, всегда. И когда резал автогеном тот чертов банковский сейф под окрики Женьки Цветухина: «Быстрее, что возишься?», и когда глядел, глотая слюну, как брат его младший Гришка, развлекался там, в подвале, с той бабой… И в гастрономе № 1, у винных стеллажей… Все бабы похожи на резиновых кукол. Все, кроме одной.
Кроме НЕЕ…
Любовь, что могла расцвести…
Выпученные глаза Мамы Лары на синем от удушья лице…
Кровь там, в подвале, что он на коленях замывал с порошком…
Жизнь, потерявшая смысл…
Гудок тепловоза…
Мост высокий над стальными путями…
Петр Дьяков прошел мимо лестницы железнодорожного моста. И увидел милицейский патруль на перроне.
Патрульные – молодые, в шнурованных ботинках, в бронежилетах – смотрели прямо на него. Вот уже сутки, как он был объявлен в федеральный розыск и его фотографии, взятые из его дома в Дзержинске в ходе обыска, уже имелись во всех отделениях милиции, были вручены каждому патрулю ППС, заступающему на дежурство по территории.
У этих молодых в бронежилетах и шнурованных ботинках оказалась отличная зрительная память. Они узнали его… ну, если и не наверняка узнали, то все равно решили остановить и проверить документы.