— Означала, что я слишком много болтаю.
— Насчет Фаворита?
— Вообще. О том, о сем…
— Не слишком убедительно. Пупс. — Я выпустил дым ему в лицо. — Ты не пробовал играть на рояле с рукой в гипсе?
Пупс попытался было подняться, но, сморщившись от боли, плюхнулся обратно.
— Ты не сделаешь этого.
— Я сделаю все, что нужно. Пупс. Могу запросто сломать тебе палец.
В глазах старого пианиста появился неподдельный страх. Для пущей убедительности я пощелкал костяшками правой руки.
— Спрашивай все, что хочешь, — выдавил он. — Я и так сказал тебе слишком много.
— Ты не встречал Джонни Фаворита последние пятнадцать лет?
— Нет.
— А Эванджелина Праудфут? Она не говорила, что видела Джонни?
— Я об этом не слышал. Последний раз она упоминала о нем лет восемь или десять назад. Я помню это, потому что тогда здесь появился какой-то профессор из колледжа; он хотел написать книгу о ритуале Обеа. Эванджелина сказала ему, что белым людям нельзя бывать на хумфо. А я тогда пошутил, что, дескать, если они умеют петь, тогда другое дело.
— И что она?
— Сейчас скажу. Так вот, она не рассмеялась, но и не рассердилась. Просто сказала: «Пупс, будь Джонни жив, он был бы могущественным хунганом, но это не значит, что я должна открывать дверь каждому белому, умеющему шевелить розовым язычком». Видимо, она думала, что Джонни мертв и похоронен.
— Пупс, так и быть, я рискну поверить тебе. А к чему эта звезда на твоем зубе?
Пупс скривился. Резная звезда блеснула в свете электрической лампы над головой.
— Это… чтобы люди знали, что я ниггер. Не хочу, чтобы они когда-нибудь ошиблись.
— А почему она перевернута?
— А так красивей.