— Я тебя понял, гнида! — заорал рядовой танкист на зоотехника, дымившего сигарой в кресле. — Я понял тебя, Паскевич! Обрати внимание!
События последних суток менялись так стремительно, что я уже чувствовал себя героем какого-то очередного советского вестерна вроде "Неуловимые мстители возвращаются".
— Я его понял, — дружелюбно обратился ко мне Тимоха.
И, прежде чем Филя отобрал у него автомат, очередь прошила белую грудь академика. Отскочившая от моего паха гильза вывела меня из оцепенения. Между братьями и лесничим вспыхнула рукопашная схватка. Рядом, уронив сигару, бился в агонии естествоиспытатель Белявский. Сунув безучастной Анастасии Андреевне сверток с мальчиком, я бросился к академику.
— Ключи… От сейфа… В кармане… — слова из него выдавливались, как рвотные позывы. — Сыворотка… Адаптации… Там!
С последним восклицанием из горла академика хлынула кровь, а подбородок, недавно еще такой заносчивый, упав на грудь, склонился перед смертью.
Была бы на мне шапка, я все равно не снял бы ее перед этим страшным человеком. Вместо этого я украдкой бросил взгляд на односельчан. В пылу схватки никто не обращал на меня внимания. Поспешно я обшарил покойного и нащупал в кармане его брюк связку ключей.
— Настя! — Спрятав ключи, я вернулся к отрешенной моей невесте. — Отнеси Захарку домой. Не к нам домой. К Алексею Петровичу. Вернусь, как все закончу.
Глядя сквозь меня, она молча кивнула. Между тем коллективная потасовка закончилась победой здравого смысла над его отклонениями.
— Двое на одного, да? — брызгал слюной Тимоха, надежно скрученный сержантскими подтяжками.
— Семен, — обратился я к сержанту, — здесь должен быть выход прямо в усадьбу.
Потеряв непосредственное командование, сметливый подручный генерала сразу и добровольно сдался в плен. Его глаза смотрели на меня подобострастно, выражая готовность исполнить любые приказы. У меня сложилось впечатление, что попроси я его утопить Тимофея в той же проруби, в которой он давеча сам так желал утопить меня, он сделал бы это не задумываясь.
— Так точно! — доложил он молодцевато. — Есть такой выход! Из соседнего расположения в будку выходит!
— В какую будку?
— Так точно! — развернул он свой рапорт, словно знамя полка. — В киномеханическую будку путем поднятия крыльев железного филина изнутри, а снаружи — путем давления на кнопку, замаскированную под чернильный прибор!
Прибор я вспомнил. Имелся такой прибор в будке. Обычный латунный прибор с двумя чернильными емкостями, припаянный к поверхности металлического углового стола. Кнопка, открывавшая люк в тамбур лаборатории Белявского была, как узнал я вскорости, затоплена красными чернилами, а контактный провод, очевидно, проходил сквозь одну из полых ножек. Чуждый анималистическим изыскам, Паскевич велел демонтировать в перестроенной усадьбе вызывающего хорька и заменил его демократичной чернильницей. Можно, допустим, в лабораторию спуститься, а можно и акт сдачи-приема очередной кинокомедии подписать.
— Где дневники Гаврилы Степановича? — продолжил я дознание.
— В аптечке.
— В аптечке?!
— Так точно! — отрапортовал сержант. — Иуда Паскевич в настенной аптечке своего вертепа их замуровал! Хотел скрыть правду на глазах у свидетеля.