— Но рано или поздно все исправится.
— Когда?
— Тогда, когда жизнь станет лучше.
И вот теперь, в день их последней встречи, Новгерод Мандельштим напомнил:
— Ты обещал отпустить меня в Америку, если мне удастся тебя вылечить.
И Сталин снова заразительно улыбнулся:
— Ты глубоко заглянул в мою душу, Новгерод Мандельштим. Неужто ты думаешь, что это возможно?
— Нет, не думаю. Так что же меня теперь ждет? Возвращение в лагерь?
— Нет.
— Так я и думал.
Его привязали к стене на залитом кровью дворе Лубянки. Когда во двор вошла расстрельная команда энкавэдэшников с длинными винтовками системы "Мосин-Наган" через плечо под командованием бездарного низкорослого сержанта, Новгерод Мандельштим начал говорить. Солдаты старались не слушать его; бессвязные речи приговоренных вызывали у них неловкое ощущение, потому что те говорили самые невероятные глупости.
— Я — единственный психиатр, который остался в этой безумной стране, — сказал им Новгерод Мандельштим. — В течение долгих месяцев я наблюдал генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза товарища Иосифа Сталина…
— Стройся по двое, — гаркнул сержант, стараясь перекричать Мандельштима.
— … и пришел к выводу, что он болен.
— Зорофец, ты меня слышишь? Будешь сам за все отвечать, если что-нибудь пойдет не так!
Психиатру пришлось повысить голос, чтобы его было слышно:
— Я хочу вас спросить…
— Готовьсь! Хрущев, ты знаешь что такое "готовьсь"? Хорошо.
— Его болезнь называется параноидальная психопатия! — закричал Новгерод Мандельштим. — Он — параноидальный психопат, а попросту — сумасшедший.
— Целься!