Александр Беккер кивнул.
— Простите, что я спрашиваю, но где похоронена ваша мать?
— Ее сожгли. Родственники не захотели взять тело. Я даже не знаю места, где захоронили прах.
— У вас остались какие-нибудь вещи, принадлежавшие вашей матери?
— Понимаю, к чему вы клоните: эти темные волосы… Но моя мать была блондинкой. Это просто-напросто невозможно… И у меня от нее ничего не осталось, разве что несколько фотографий. В семь лет не думаешь о том, чтобы оставить что-нибудь на память. Да мне и не предлагали…
— Нам необходимо будет знать расписание ваших встреч на эту неделю.
— Конечно. Особенно во время совершения преступлений, не правда ли? Я не хочу ничего от вас скрывать: в понедельник мне поступил анонимный звонок, что моя семья попала в автомобильную катастрофу, и я тут же бросился в больницу. Никого не было… Жена была на работе, дети в школе. Вам может это показаться странным, но это правда.
— А во вторник?
— Меня вызвали в школу. Сын упал, и директор боялся, нет ли черепно-мозговой травмы. Он хотел, чтобы я приехал за ним.
— И снова ложный вызов?
— Совершенно верно. Как и в вашем случае с доктором Перреном и его придуманными пациентами.
— Думаю, программа на среду и четверг не менялась?
— Да, — прошептал судья Беккер. В глазах у него читалось беспокойство.
— Хорошо, мы все это выясним. У вас с детства поменялся цвет волос?
— Нет, я их крашу лет с пятнадцати. И ношу цветные контактные линзы.
Беккер осторожно вынул их.
— Мне придется взять их с собой, — сообщил Нико.
На Нико смотрели практически синие глаза — Беккер от природы был голубоглазым.
— Я хотел полностью уничтожить образ ребенка-убийцы, которым был. Да бог мой, какое это теперь имеет значение? А с голубыми глазами мне лучше. Придется привыкать снова.
— Пока ситуация не прояснится, мне придется просить вас следовать за мной на набережную Орфевр, — произнес Нико и непроизвольно положил руку на желудок — совершенно бессмысленный жест, потому что при болях помогали только таблетки, выписанные Каролин.