Эберляйн поднялся и подал каждому чашку. Пар из чайника распространял колдовской аромат мака и корицы. Дон машинально потянулся к сумке за одним из дериватов амфетамина – его все более и более клонило в сон.
Немец, не садясь, поднес чашку к розовым губам.
– Короче говоря, – сказал он, отхлебнув глоток, – все эксперименты Стриндберга ни к чему не привели. Все же не надо забывать, что он был дилетант… поэтический химик, как он сам себя называл. Его знаний и навыков было совершенно недостаточно, чтобы определить происхождение материала и его свойства. К тому же в этот период жизни Стриндберга отличала повышенная капризность. Через месяц «хединские игрушки» ему надоели, но признаваться в неудаче он не хотел, поэтому попросту послал Хедину открытку. Тысяча извинений, но я твои игрушки забыл в кафе «Кардинал» в пятом дистрикте. Хедин, разумеется, пришел в ярость, но что он мог сделать, сидя в азиатской пустыне?
Эберляйн подошел к столу. Пальцы его скользнули по металлической шкатулке. Он повозился немного – на задней стороне был, очевидно, секретный замок.
– Нет,
Эберляйн со стуком поставил фарфоровую чашку на стол и уселся на свое место напротив Дона и Эвы Странд. Пододвинув к себе шкатулку, он начал медленно натягивать хлопчатобумажные перчатки.
– Хочу показать вам кое-что… собственно, это кое-какие материалы, я захватил их, чтобы сравнить с находками Эрика Халла. Но, по-видимому, они могут пригодиться и для другого… – Теперь он расправлял перчатки на каждом пальце по отдельности. – В сопроводительной записке Стриндберг ни словом не упомянул ни о Свене Хедине, ни о пустыне Такла-Макан. Забыл… или как вы считаете? Единственное, о чем он попросил племянника, – провести анализы креста и звезды и как можно скорее прислать ответ. И первое, что сделал увлекающийся в то время фотографией Нильс…
Эберляйн достал из шкатулки тонкий картонный пакет прямоугольной формы, положил на стол и аккуратно развязал бечевку. На поверхности лежал серый рыхлый материал, напоминающий ватин. Эберляйн осторожно вынул его и постелил на стол. Потом очень осторожно достал из пакета тонкую стеклянную пластинку и положил на мягкую ватиновую подкладку.
Чтобы лучше видеть, Дон подался вперед.
Поначалу он видел только отражение люстры в стекле пластинки. Ему пришлось долго искать подходящий угол зрения. Наконец, Эберляйн пришел ему на помощь и заслонил рукой свет.
Никаких сомнений быть не могло.
На покрытой окисью серебра пластинке он увидел изображение молочно-белого креста с петлей. Рядом с крестом сияла пятиконечная звезда с необычно длинными лучами.
Фотограф предусмотрительно положил рядом линейку. Длина креста составляла 42,6 сантиметра, поперечины – 21,3 сантиметра. Рядом со звездой был от руки записан ее диаметр – 11 сантиметров.
– Когда видишь эти артефакты, все ощущается по-иному, не правда ли? – спросил Эберляйн.
Эве, по-видимому, тоже стало интересно. Она потянулась к пластинке. Эберляйн мягко отвел ее руку, показав глазами на перчатки. Эва пожала плечами, натянула перчатки и взяла пластинку.
– Коллодиум, – сказал Эберляйн, – нитрат целлюлозы, растворенный в алкоголе. Экспозиция десять минут. Неплохая резкость, не правда ли?
Дон еще раз посмотрел на пластинку, но с его места изображения видно не было. Он увидел только отражающиеся в темном стекле глаза Эвы Странд.
Эберляйн вынул из шкатулки еще один слой ватина. Под ним лежала пачка пожелтевших бумаг, перевязанных тонкой медной проволокой. На первой странице был синий штемпель:
СТОКГОЛЬМ. ВЫСШАЯ ШКОЛА.
ЛАБОРАТОРИЯ БЕРЦЕЛИУСА