— Кириллов, видимо, был свидетелем убийства неопознанного бомжа в правом подъезде фасада прошлой осенью. Он спал в помещении квартиры на первом этаже, выбив окно. Квартира тогда была бесхозной. Спал он там вместе со всей семьей. Его счастье, что не высунулся. На погибшего вылили ведро бензина. На момент возгорания он еще, несомненно, дышал. А вообще за год в окрестностях «Соломинки» случается пять-шесть трупов, которые милиция, осмотрев, просто увозит в неопределенном направлении. Некоторые замерзают зимой. Некоторые не делят чего-то с товарищами. Однажды в соседнем дворе нашли труп милиционера из соседнего райотдела. Он недалеко функционирует, и сотрудники, сами того не желая, знают всю «Соломинку» в лицо.
— Ты думаешь, их в нашем гараже утилизируют?
— Именно так.
— С тобой большую разъяснительную работу нужно проводить, Пуляев. Хочешь, я тебя потом на курсы пошлю?
— Вы бы лучше ко мне бабу прислали…
— Ты хочешь дожить до следующего купального сезона? В Астрахань хочешь?
— Пугать будешь?
— Если ты сюда хоть кого приведешь, тебе до следующего утра не дожить. Ты даже не представляешь, насколько серьезно это дело.
— Да ладно. Чего уж. От такой работы и времяпровождения у меня и не стоит вовсе.
— То-то же. Остальное в письменной форме покажешь завтра. Все. Я пошел. На работу не опоздай!
История падения Хоттабыча началась перед самыми новогодними праздниками в городе Петербурге, тогда Ленинграде, на сорок третьем году супружеской жизни, при последнем генеральном секретаре, который прямого участия в крушении жизни старика не принимал, оказывая, впрочем, косвенное, распространяя вокруг себя метастазы лжи и лицемерия. Речь Хоттабыча не была достаточно образной, и Пуляев при пересказе Звереву уснащал ее метафорами и реминисценциями, использовал инверсии и оправданные тавтологии, что, впрочем, не мешало оперативнику процеживать текст в надежде найти там если не нужное имя или событие, то их след.
…Она ушла, забрав свое личное имущество, не потребовав раздела нажитого, не оставив адреса. В записке, краткий смысл которой сводился к тому, что жизнь их была ошибкой и в общем и в частностях, претензий к нему она не имеет и просит ее не искать. Все добро Айболиты уместилось в двух чемоданах, так как ввиду наступления холодов теплую одежду она надела на себя.
Имущество Хоттабыча было более обильным и тяжеловесным, а о мебели говорить и вовсе не приходилось. Огромный шкаф, необъятный диван, неподъемный круглый стол, стулья, абажуры, слоники.
Накануне Айболита варила студень, и на подоконнике красовались миски. Хоттабыч встал с дивана, потушил цибарик прямо об пол, подошел к окну и стал разглядывать последнее, что связывало его с супругой. Выбрав миску поинтересней, Хоттабыч залез в нее пальцем, потом палец облизнул. За вечерним окном материализовалось ожидание праздника.
У Хоттабыча с Айболитой была комната. И холодильник был. Был когда-то и телевизор, но по приговору «военного трибунала» Хоттабыч вынес его на помойку, хотя тот и находился еще в рабочем состоянии. Старик открыл холодильник, а там чего только не было! И селедка, и горчица, и апельсины. А котлет должно было хватить ему на всю оставшуюся жизнь. Их было штук сто. Он ничего не взял из чрева белого аппарата, кроме горчицы и четвертинки хлебного вина. Хлебница стояла на холодильнике, и он не глядя пошарил там и отломил корочку от бородинского. Прежде чем начать первую холостяцкую трапезу — а в том, что Айболита не вернется, он был уверен, — вдруг вспомнил, что ему не хватает того важного и вечного, что присутствовало здесь всегда. Все сорок три года. И он включил репродуктор. Передавали концерт ленинградской эстрады. Хоттабыч выпил полстакана и погрузился в воспоминания — давние и тем не менее явственные.
— Воспоминания пропустим? — спросил Пуляев.
— Нет, отчего же. Излагай все.
…Пал туман на речку Укмерге. И не стало стрельбы, да и куда стрелять, когда вокруг явление божественное и непостижимое. Душа болот, рек и лугов — туман. И теперь, по мнению чинов из штаба, можно было без сучка и задоринки переправиться на другой берег. И плотик от берега оттолкнули.
Год ему тогда сравнялся малый и никак не призывной, но какие времена, какие судьбы! Любимое дитя полковой разведки, ни при каких иных обстоятельствах он не был бы допущен до такого дела, даже таким отъявленным человечищем, как Иван Крест. Но, знать, очень уж допекло штабных, и, одетого под Ваню-дурачка, его вытолкнули «в пасть зверя», а если не в пасть, то по крайней мере в логово.
— Закрой рот, Потапыч, пока мы на реке. Совсем закрой, — приказал напоследок Крест, и они погрузились в чрево тумана, в плоть его кромешную. Стояла роскошная весна, и река разлилась и оттого представляла теперь естественную и серьезную преграду, за которой германец ни пяди своей исконной земли решил не отдавать.
ebooksa