— Эй! Не надо бабы.
— Чего? — воскликнул изумленно остановленный на бегу Телепин.
— Не надо бабы. Лучше возьми еще бутылочку…
— Будет тебе бутылочка, старичок!
Хоттабыч сел за стол, обхватил руками голову и вдруг запел: «Долго нас девчонкам ждать с чужедальней стороны… мы не все вернемся из полета-а-а! Воздушные рабочие войны…»
…Проснулся Хоттабыч в восьмом часу вечера оттого, что над ним стояли двое. Света в комнате не было, занавеска задернута, и только блик лампочки из коридора отмечался на елочном шаре.
«Ну вот и конец. Две судьбы моих, лихая да нелегкая. Квартира, несомненно, захвачена врагом, и сейчас вот возьмут меня под белы ручки и потащат к офицеру. А-а-а!» — очнулся Хоттабыч.
— Ты, что ли, делопут?
— Новый год проспишь. Вечер.
— Привиделось мне тут. Двадцать лет, как побоище не снилось. Решил, что вы германцы. Хорошо, что обороняться не начал.
— Ты, старик, недалек от истины. У нас гость из Литвы. Ларинчукас. Поздоровайся, Йонас. Это художник, старик. Только что из Паневежиса.
Хоттабыч встал, зажег свет. Оказалось, без десяти восемь…
— Ты фамилию правильно запомнил? Ларинчукас?
— Как он назвал, так я и запомнил.
— Хорошо. Излагай дальше. Включил Хоттабыч свет…
…Оказалось, без десяти восемь.
— Давай, дед. Ждем. Посмотришь, как мы там все уготовили. Угораздили всякое.
Избавленный от одиночества новогодней ночи и еще до конца не осознавший, что случилось или случится, чему быть, а чему миновать, в радости даже какой-то он стал одеваться. Влез в костюм. Потом нашел свои медали и надел их. «Даешь 50 лет победы над фашистской Германией!» — сказал он явственно. Любовно осмотрев запасы студня, он выбрал наилучший из оставшихся, в тарелке слева, сверху положил котлет, прихватил две четвертинки и вышел к Ларинчукасу и колдуну.
Стол содрогался от великолепия. Ларинчукас привез мясо и ветчину, а также черносмородиновое-крепкое.
— Неужто еще делают? — не поверил полувдовый старик.