Стены лабиринта были сырыми, капало с потолка, с труб, ржавых, сочащихся, дышащих подобно зверю, обвившему щупальцами из конструкционной стали стены того, что, наверное, было Дном. Где-то там под ним второе, тайное, хранящее еще не одну разгадку многих тайн и роковых совпадений. А еще ниже то, что уже не Дно. Поскольку нельзя на него опереться твердо и оттолкнуться, пытаясь шагнуть наверх. Там то, что ниже Дна…
— Поиграем в Олдингтона, мастер, — обратился Зверев к своему литовскому другу, но того не было нигде, а за поворотом осторожно звякнули подковки на сапогах. Два литовца в удобной для всех случаев походной жизни одежде вышли навстречу. Один с автоматом ППШ, а другой со шмайсером и полевой сумкой на боку. От них чуть отдавало хорошим самогоном и дымом лесного костра.
— Не надо было тебе пререкаться, парень. Сидел бы тихо, ставил бы то на красное, то на черное. Нужно слушаться, когда говорят. Литву любишь?
— Да, — коротко объявил он, но умелые руки его уже обыскивали, рылись в сумке, листали паспорт, удостоверение.
— А что ты хотел получить вагнорики? Лесные братья мы. Читал, поди? А тебя, сволочь ментовская, сейчас отправим к родителям. Были родители у тебя, сволочь? А может, еще есть? Ты же молод? Трудно быть молодым. Особенно молодым трудно умирать. Никто не хотел умирать…
— Что вы мне фильмы цитируете?
— А что бы ты хотел?
— Адресную книгу. Телефонную. Где Ларинчукас?
— Ха-ха-ха. По-литовски говоришь?
— Немного.
— Сколько слов?
— Слов сто.
— Вот видишь! Надо уважать обычаи чужой страны. Сто слов — это мало. Было бы сто с чем-то… А так… Ну, пойдем…
— Куда?
— В тупичок.
— Интересные у вас игры.
— А нет никаких игр. Молись своему ментовскому богу. Или твой бог товарищ Андропов?
— Хватит чушь нести, хватит чушь…
— Курить хочешь?
— Я не курю.