– Если бы не рога, то различий вовсе бы не было.
– Я знаю, – произнесла Терри, – ты сейчас читаешь, что написано на моем лице, по своему дурацкому методу. – Она хлопнула меня по руке.
– Угадала, я действительно пытаюсь понять, что говорят твои лицевые мышцы.
Она с вызовом посмотрела на меня:
– Ну и что там написано?
Я преувеличенно внимательно вгляделся.
– Так-так, опущенная нижняя губа и вскинутая правая бровь – явные признаки раздражения и самонадеянности. Веки чуть опущены, что означает легкую печаль. Итак, на твоем лице написано: «Я хороша собой, я великолепна, а этот человек, который стоит напротив, вчера мне испортил настроение. Он противный, но все равно хороший».
– Идиот. – Она засмеялась и спрятала лицо в ладони.
– Ну что, я попал в точку?
– Да, кроме того места, где ты хороший. – Она не отнимала рук от лица. – Ладно, Родригес, не смотри на меня больше. Хватит читать.
– Боишься, я прочитаю что-нибудь не то?
– Хватит. – Она снова хлопнула меня по руке.
– Что ты все дерешься?
– Считай это хорошим знаком.
Мы закончили обход музея в сувенирном магазине, где Терри купила коробку канцелярских принадлежностей и конвертов с репродукциями картин Фриды Кало, а я несколько открыток с кадрами из испаноязычных фильмов пятидесятых годов.
На улице голые зимние деревья в Центральном парке картинно смотрелись на фоне аспидно-серого неба. Я притянул Терри к себе и поцеловал. Она охнула, уперлась мне в грудь, и мы стали целоваться.
– Ты с ума сошел.
– Извини, не смог удержаться.
Она покачала головой и улыбнулась.
Он чувствует, как желчь поднимается к горлу. Целующиеся вызывают у него острую ненависть. Вот сука! Может, она наполовину латиноамериканка, как Родригес? Или еврейка?