Прах и тень

22
18
20
22
24
26
28
30

— Понятия не имею. Данлеви проводил ее вчера до дома. Он сильно увлечен ею.

— Есть ли вероятность, что она и сейчас с ним?

— Трудно сказать. Конечно же, ее прежняя неприязнь значительно уменьшилась. Но, Холмс…

Мой друг, уже в пальто, не сказав мне ни слова, бежал к двери. Вихрем взметнулся его красный шарф. Предчувствие беды острой щепкой вонзилось мне в мозг. Я поспешил за ним.

Мы быстрым шагом шли по улице, пестрящей оранжевыми пятнами многочисленных костров. Я еще не знал, куда мы держим путь: в жилище Стивена Данлеви или меблированные комнаты, где обитала Мэри Энн. Холмс смотрел перед собой отсутствующим взглядом, я же пытался выбросить из головы навязчивую картину: мисс Монк, лежащая в проулке с широко открытыми глазами, уже закоченевшая. Через несколько минут мы прошли мимо знакомого нам полицейского участка на Леман-стрит. Холодные голубоватые лучи лились на улицу сквозь оконные стекла цвета морской волны. За исключением участка на Боу-стрит, расположенного, по мнению Ее величества, слишком близко к опере, чтобы так явно напоминать о себе, все аванпосты лондонской полиции мерцали светом кобальтовых ламп, словно предлагая путнику надежную гавань.

— В Ист-Энде так много полицейских, что просто непонятно, как этому безумцу удалось отнять столько человеческих жизней.

Я едва слышно пробормотал это себе под нос, но тут Холмс вдруг остановился как вкопанный.

— Что вы имеете в виду, Уотсон?

— Подобных мер безопасности в Уайтчепеле никогда не было. Все здоровые мужчины привлечены к охране района: они патрулируют практически непрерывно, хотя я не знаю, конечно, как организованы обходы.

— Протяженность — от мили до полутора, длительность — десять-пятнадцать минут при отсутствии каких-либо инцидентов. Районы патрулирования не накладываются друг на друга, хотя дозорные иногда встречаются на границах участков. Останавливаться по каким-либо причинам запрещено, если, конечно, ничто не вызывает подозрения. Правда, разрешается сделать пару глотков теплого чая из фляжки в хорошо освещенном месте.

Холмс медленно расхаживал взад и вперед вдоль здания полицейского участка, слегка постукивая одной рукой по кирпичной стене.

— Вдумайтесь, Уотсон: безумец убил пять никак не связанных друг с другом женщин в одном сравнительно небольшом районе Лондона. Вместо того чтобы побыстрее убраться, он преспокойно остается рядом с трупом, чтобы выпотрошить его. Закончив работу, злодей исчезает бесследно, как призрак… Нет-нет! Какой я глупец! Сам ведь говорил, что это невозможно. Почему я сразу этого не понял? Узкие проулки, дыры в заборах, потроха для кормления кошек, мясные лавки с брызгами крови, плохое освещение — все это позволяет убийце оставаться безнаказанным. Но дело не только в окружающей обстановке. Пару раз удача, возможно, была на его стороне, но вряд ли она так долго сопутствует злодею. Он коварен и жесток. Почему же он всякий раз доверяется воле случая?

Детектив снова прибавил шагу, а потом мы перешли на бег. Заколоченные досками окна магазинов по сторонам слились в одно сплошное пятно. Промчавшись по узкому переулку, мы очутились на Уайтчепел-роуд, переливающейся огнями по случаю пятого ноября.

Уклоняясь от уличных торговцев, размахивающих грубо намалеванными изображениями Гая Фокса и Джека Потрошителя, мы бежали вдоль медленного потока экипажей и повозок, заполнивших улицу. Когда я понял, что уже не выдерживаю эту гонку, Холмс резко повернул налево, и мы оказались перед дверью дома, где снимала комнату наша помощница. Лицо моего друга выражало сильное беспокойство.

— Остаются две возможности. Одна очень вероятна, вторая весьма неубедительна. Теперь, мой дорогой Уотсон, даже вам понятно, в чем я заблуждался.

Он дважды постучал, никто не ответил. Дверь была не заперта, и мы вошли. Огонь в камине почти угас, в чисто прибранной комнате никого не было.

— Она может быть где угодно, Холмс, — сказал я скорее себе, чем другу. — В конце концов…

— Пятое ноября. — Он тронул стоящую на столике толстую свечу. — Воск еще мягкий. Мисс Монк ушла примерно полчаса назад.

— А сколько сейчас времени?

— Около двух, если мои часы не врут.