Вкус к убийству

Сейчас же все это было уже в прошлом. Давно минуло то время, когда Везерби в последний раз отправлялся в путешествие, но если бы сейчас в клуб зашел хоть кто-нибудь из старых его членов, разговор неизбежно переключился бы на воспоминания о былом. А с другой стороны, горьковатым получилось бы это удовольствие — перебирать в памяти события, которым никогда больше не суждено было повториться.

Джон окинул взглядом столовую: ни одного знакомого лица. Впрочем, по нынешним временам это стало вполне обычным делом. Из всех друзей и приятелей, когда-то разделявших с ним радости и опасности увлекательных путешествий, один лишь Байрон отказался подчиниться гнету прожитых лет, только Байрон, этот убежденный проповедник собственной теории жизни и смерти, мог поведать какую-то новую историю. Но Байрон давно уже не бывал в Лондоне: он оставался в привычной атмосфере приключений и ему не было нужды перебирать в памяти картинки прошлого. Везерби всегда восхищался Байроном. В его отношении к Байрону не было и тени зависти: он просто преклонялся перед этим человеком, во многом, правда, не одобряя его стиля жизни. Минуло почти десять лет после их последней встречи; но Джон прекрасно помнил тот вечер.

Они сидели в баре и смаковали бренди. Байрон недавно вернулся из Африки, а Везерби едва ли не накануне принял решение отойти от «большой охоты». Некоторое время они вспоминали былые дни, когда вместе отправлялись в сбою последнюю экспедицию в северо-западную Канаду, и Джон обмолвился, что собрался на покой. Байрон тогда огорчился, даже рассердился. Да и сам Везерби особой радости не испытывал. Это было окончательное решение: он был уже не молод, глаза утратили былую остроту и мышцы — прежнюю силу. Все свои молодые годы Везерби, в сущности, посвятил охоте, но время шло, и он уже не решался пускаться в опасные авантюры, тем более, что в подобных случаях его присутствие могло бы не столько сослужить приятелям добрую службу, сколько стало бы для них досадной обузой.

Что же до Байрона, то для него охота всегда была чем-то большим, нежели просто удовольствие или обычная страсть — в охоте таилась сама философия его жизни. Да, Байрон тогда сильно разволновался, пытался убедить друга, что тот совершает роковую ошибку, намереваясь погрузиться в тихую и спокойную лондонскую жизнь. Его голос звучал проникновенно, глубоко, а, разгорячившись и возбужденно жестикулируя, он несколько раз повысил тон.

Неподалеку от них стояло несколько новых членов клуба. Молодежь с интересом присматривалась к выразительным жестам Байрона, вслушивалась в его громкую речь, но явно считала и Байрона и сдмого Везерби чудаками. Один из них — молодой человек с надменным выражением лица — приблизился к ним. По виду это был вожак одной из недавно народившихся групп либеральной аристократии. Подмигнув приятелям, он остановился рядом с Байроном, причем настолько близко, что тот, даже увлеченный своим жарким монологом, не мог его не заметить.

Байрон замер на полуслове и взглянул на юношу. Это не был взгляд обыкновенного человека: он не столько смотрел, сколько вглядывался, словно находился в густых джунглях. При этом он не произнес ни слова. Молодой человек попытался было ответить ему столь же решительным взором, однако его, видимо, подвели чересчур изысканные манеры, и он решил найти спасение в словах.

— Прошу прощения, сэр, что случайно подслушал ваш разговор, — проговорил он с подчеркнутой вежливостью, делая особое ударение на слове «сэр».

Байрон, похоже, его даже не услышал.

— Насколько я понял, вы проповедуете так называемую «охоту по-крупному»?

Байрон снова промолчал, вместо него заговорил Везерби:

— Вы правы, молодой человек, мы оба являемся ее поклонниками.

Однако юноша не обратил на Везерби никакого внимания. Под взглядом же Байрона он заметно покраснел.

— Может, скажете мне — я всегда хотел в этом разобраться, — какое удовольствие получает взрослый и, очевидно, вполне интеллигентный человек, убивая беззащитных животных?

Подобных вопросов задавать Байрону явно не стоило.

Рассердился даже Везерби: и терпение имеет свои пределы. Приятели молодого человека тоже приблизились и лукаво посмеивались за его спиной. Байрон продолжал хранить молчание. Он смотрел на юношу, и постепенно выражение его лица изменилось: теперь могло показаться, что он разглядывает предмет, на который неосторожно наступил.

Молодому человеку стало не по себе. Приятели явно ожидали от него какой-нибудь блестящей реплики, тогда как сам он не мог найти сил даже для того, чтобы взглянуть в глаза Байрона.

— Прошу прощения, повторяю, я никоим образом не хотел вторгаться в вашу беседу, — проговорил он, — но скажите, — подбодренный звуками собственного интеллигентного голоса, он снова улыбнулся, — скажите, это что — ощущение собственной силы и удали? Или какое-то особое достижение? А может, некий атавизм, возврат к прошлому, когда убийство являлось почетным и необходимым занятием?

— Я не могу вам ответить, — сказал наконец Байрон.

— Я так и подумал, — кивнул юноша. Он уже собирался отвернуться — на губах его играла ухмылка, а приятели удовлетворенно ухмылялись, наблюдая победу своего дружка.

— Но показать могу, — словно продолжая предыдущую фразу, проговорил Байрон.