И Деди сказал: «Да, знаю, государь, мой господин».
Затем ему принесли гуся и отрезали гусю голову. Гуся положили у западной стены зала аудиенций, голову его — у восточной стены. Деди произнес какое-то магическое заклинание. И гусь вскочил и, переваливаясь, побежал, голова же его также. Когда же они соединились друг с другом, тогда гусь остановился, загоготав. Затем его величество распорядился привести к нему быка, голова того была брошена наземь. Деди произнес какое-то магическое заклинание. Затем бык поднялся, голова его также. Когда же они соединились друг с другом, бык заревел.
И его величество сказал: «Правду ли говорят, будто ты знаешь, как заставить льва идти за тобой, причем его повод волочится по земле?»
И Деди сказал: «Да, знаю, государь, мой господин». А когда привели свирепого льва и тот бросился на него, неджес произнес какое-то магическое заклинание. И лев пошел за ним, причем веревка его упала на землю.
Затем царь Хеопс, правогласный, сказал: «Ну а то, что говорят, будто ты знаешь число тайных покоев святилища Тота?»
И Деди сказал: «С твоего соизволения, я не знаю их числа, государь, мой господин. Но я знаю, как это устроено».
И его величество сказал: «Ты откроешь мне эту тайну тайн. Пусть отдадут Деди распоряжение поместиться в доме царского сына Дедефхора. Он должен жить вместе с ним, его довольствие должно быть установлено в количестве тысячи хлебов, ста кувшинов пива, одного быка, ста пучков овощей. И пусть он не знает нехватки ладана, молока и напитка минет[91]».
И сделали все так, как приказал его величество. А вскоре царь Верхнего и Нижнего Египта Хеопс, правогласный, повелел закладывать свой горизонт…
— Все ты проспал, сынок, — разбудила Башурова дежурная, желчная очкастая бабка с красной повязкой. — Во сне-то небось такого не увидишь.
Дела минувших дней. 1960 год
К вечеру клев прекратился, как отрезало. Вытащив из парной воды крючок с нетронутой наживкой, Чалый повернулся к отцу:
— Батор, нищак. Масть не канает, рыбенции все заныкались, может, и нам пора на хату? — Он глянул в сторону берега, где виднелся сложенный из еловых лап шалашик.
— Ветрено будет завтра. — Согласно кивая, Иван Кузьмич не отрывал слезившихся глаз от закатного солнца, садившегося в багровые облака. — Опять, Тихон, по фене ботаешь, музыкант хренов. Неужели не надоело?
Не плети восьмерины, батя. — Чалый опустил на сонную поверхность озера весла и, скрипя уключинами, принялся грести к берегу. — За червонец чалки так насобачишься, что сразу обшаркаться не светит. Если что, не бери в голову.
Иван Кузьмич молча перевел взгляд на сына, во всю грудь которого был наколот воровской крест с распятой на нем голой бабой, и, далеко сплюнув в воду, вздохнул: «Вот уж точно, горбатого могила исправит».
Между тем под днищем зашуршало, лодка мягко уткнулась носом в мокрый песок, и, шлепая босыми ногами по мелководью, Чалый выволок ее на берег, подальше, чтобы волной не унесло.
Вечер был теплый. Отбиваясь от вьющейся столбом мошкары, рыбаки первым делом запалили костер, а когда огонь разгорелся, подложили в него лапника, для дыма, и занялись приготовлением ухи.
Пока Чалый возился с картошкой и луком, Иван Кузьмич отобрал рыбешек помельче, завернул их в марлю и, опустив мешочек в холодную воду, начал дожидаться появления пены. Главное — вовремя снять ее, здесь всей ухе основа. «Эх, кошки нет, пропадает добро». Вытащив из варева мелюзгу, Иван Кузьмич закинул плотвичек посолиднее, добавил перца, лавровый лист и лук, однако с другими овощами пока не торопился. От котелка уже шел ядреный дух, рыбаки глотали слюни. Наконец в бульон были положены подлещики, зелень, помидоры, картошка, Иван Кузьмич добавил соль, зачерпнул уху деревянной ложкой, попробовав, повернулся к сыну:
— Посмотри, не утонула она там?
У берега в камышах еще с утра охлаждалась «Столичная»; подкинув бутылку в воздух, Чалый ловко поймал ее за своей спиной: