Время АБРАКадабры

22
18
20
22
24
26
28
30

Скоро они обнаружили, что тень от двух березок передвинулась, наползла на них и устроила некий шатер. Ирка отпила пива из жестяной банки, сохранявшей свой бочок еще морозным, жгучим, сладко облизнула красивые губы и отважно рванула меха аккордеона:

– Давай будем петь! Мы ж отПЕТЫЕ счастливицы. Ты на две недели, я на сегодня. Что петь будем?

– А может, не будем? Вон народ гуляет…

– Вот ему и надо ГУЛ, раз он ГУЛяет. Частушки поем, я решила!

И она храбро рванула меха аккордеона:

Полез Глеб да на пологС медными ключами.Себе яйца прихватилДвумя кирпичами!

У Ирки был звонкий дискант с оттенком звенящей меди. Он моментально разнесся по набережной. Гуляющие – а это были несколько парочек, дядька с пуделем, бабка с авоськой и еще кто-то – сразу повернули головы, хотя самый ближний из них находился в тридцати метрах.

– Ирка! – Людочка перепугалась. – Ты чего несешь?! Неприличные же… частушки!

– А я приличных не знаю!

И она снова раскатилась громогласно, залихватски:

Раз, раз – на матрац,На перину белую.Не вертись, ядрена мать,А то урода сделаю!

Людочка почувствовала, что краснеет, и краснота эта заливает ее всю, от щек до и без того красных пяток. Инициативу нужно было срочно перехватывать! Людочка пихнула подругу ногой и, пока та не успела выдать очередную рифмованную скабрезность, а только играла, пропела неожиданно для самой себя:

Симорон мой, Симорон,Распугаю всех ворон,Ты курица лохматая,Я не виноватая!

– Ах ты вот какая? – оскорбилась Ирка. – И это вместо благодарности, да? Курица лохматая…

Она заголосила надрывно:У милашечки моейПод подолом – соловей,Он и свищет, и поет,Ей пописать не дает.

Людочка замерла от ужаса. А народ начал подтягиваться: особенно усердствовал пудель пепельного цвета и тянул, как портовый буксир, к поющим девчонкам своего хозяина.

Симорон – родная мать,Да не в этом дело:С неба звездочку достать,Чтоб в ушах звенело!

Это она тоже выдала на автомате, а Ирка хихикнула предательски, потому что у этой частушки была иная, народная редакция. Счет пока шел четко: один-один, два-два…

Сидит Ванька у ворот,Широко разинув рот,А народ не разберет,Где ворота, а где рот!

Между тем вокруг них уже собралась небольшая толпа. Худосочная девица в немыслимых по такой жаре сиреневых леггенсах и белой кофте, в сопровождении угрюмого бритого парня; какие-то две студентки с азиатскими лицами; тот самый мужик с пуделем, в костюме и фетровой шляпе; плотный, накачанный дядя с дыней… Затем подтянулись две женщины, полных и поэтому похожих; еще одна – рыжая, одетая в элегантную черную джинсу, с выглядывающими из-под брючин острыми иголками туфель; да та самая бабулька с авоськой. Слушали с интересом. Людочка еще не успела открыть рот, как Ирка уже нанесла опережающий удар:

Я не знаю, как у вас,А у нас, в Неаполе,Бабы во поле дают,И рожают на поле.

И расхохоталась, как тогда, на скамейке, – совершенно демонически. Людочка в ужасе закрыла глаза, а когда открыла, то увидела улыбающиеся лица. Только бритый парень оставался непроницаем, да та самая, в черной джинсе и черных узких очках. Сиреневая девица с какой-то жадной завистью смотрела на ее испачканные городским асфальтом ноги, а мужик с дыней крякнул и, улучшив момент, спросил:

– Девки, вы че, из самого Неаполя?

– Да нет. Из Академгородка, – махом опозорила их Ирка, откладывая аккордеон. – Фольклорный ансамбль. Спевка у нас тут.

– А еще можно? – вдруг густым, хриплым голосом спросил бритый.

– Щас. Пивка глотну! – улыбнулась Ирка.

Людочка зажмурилась снова. Либо сейчас, либо никогда! Второй удар по ядрышку! И – раз! И – два!