Джонни Рики Звезда

— Это произошло со мной из-за него и его шлюхи! — Сэм поднес к лицу Тиффани пальцы, испачканные в уже запекшейся крови.

* * *

Суббота. Полночь

Тиффани ушла пару часов назад, и Джонни думал что заснет, как только коснется головой подушки, но глаза никак не хотели закрываться. Как только он опускал веки, из темноты появлялись перекошенные ненавистью лица парней избивших его в туалете клуба. Их рты застыли в беззвучном крике, а руки с медлительностью черепахи смыкались на его горле. Он снова и снова открывал глаза, упираясь взглядом в неровно проштукатуренный потолок. Джонни перевернулся на бок и невольно посмотрел на полотно, приставленное к стене. Черно белый огонь в комнате, погруженной в полумрак, казалось медленно, но верно выбирается за границы холста и осторожно карабкается по стене. Джонни сам не понимал отчего, но эта иллюзия принесла ему успокоение, и медленно реальный мир стал терять насыщенные краски, отправляя Джонни Рики в мир сновидений. Он еще слышал, где-то на заднем фоне как мать переключила канал, и началось одно из сотни музыкальных шоу…

Ему показалось, прошло всего пару минут, но когда Джонни Рики Звезда открыл глаза, за окном сияло полуденное солнце, и доносился странный оживленный гул с улицы. Почти оправившись от необычного, мгновенного сновидения, Джонни почувствовал себя превосходно. Впервые за целых… Возможно, впервые за целую жизнь. Сияющий свет за пыльным окном комнаты, манил Джонатана и, вскочив с кровати, он подбежал к нему. Улица изменилась. Изменилось все, и даже небо. Формально они, безусловно, были теми же что и вчера, но новый взгляд Джонни Рики придал им идеальное сияние.

По тротуару неспешно, прогуливались молодые мамочки с колясками, поправляя детка одеяльца и приветливо махая подругам по материнству. Впервые за всю жизнь Джонни увидел, что на Шап-терн стрит остановился фургончик мороженщика, и желающие охладиться выстроились возле него длинной очередью. Из динамиков на крыше фургона, доносилась незатейливая детская мелодия, возможно из заставки «Улицы Сезам», она как согретая солнцем волна, накрывала улицу, а может и весь город.

Джонни любовался небом. Оно оказалось поистине бескрайним, всеобъемлющим, как нестранно — но мудрым. Небо представилось всего лишь частью чего-то масштабного, не попадающего целиком в поле зрения, словно бы это гигантская мозаика, из которой мы видим только один пазл.

Пребывая в ощущении полной легкости, Джонни отправился в комнату матери, где очевидно его ждало разочарование, готовое повлечь за собой новый приступ апатии. Когда заглянув в комнату, он не обнаружил женщину сидящей на диване и бездумно глядящей в экран телевизора, Джонни запаниковал. Коварное воображение тут же начало выдавать ему череду возможных происшествий, одно страшнее другого.

— Мам! — встревожено пропищал он и сам поморщился, услышав собственный голос.

Заглянул в ванную — пусто. Прошел мимо столовой — ничего не заметил. Еще раз вернулся в ее комнату и зачем-то заглянул за дверь, образующую пространство перед сводом стены. Затем он прислушался и когда услышал, не смог идентифицировать звук. Простой звук, но в тоже время безумно неправдоподобный. Шипение раскаленного масла на сковороде, затем в него что-то опустилось… Джонни Рики помчался в кухню и замер от удивления, увидев, что перед ним предстало.

Мама Джонатана с рутинным выражением лица, выкладывала на сковороду оладьи, затем отвлеклась на то чтобы разлить по чашкам свежесваренный кофе. Она что-то напевала, возможно, ту же самую мелодию, что играла у мороженщика. Выглядела она совершенно нормальной, никакой безумной пустоты в глазах, никакого невротического подергивания головой.

Джонни боялся произнести хоть слова, боялся издать хотя бы шорох, потому что ему казалось, потрясающее мгновение тут же рассыплется, словно его и не было.

— С тобой все хорошо, милый? — заметив сына, спросила женщина. Она была озадаченна, тем как странно он на нее смотрит, словно она жарила на сковороде не оладьи, а собственные ладони.

— Да. Да! Я просто немного удивлен… — Джонатан наконец отвел взгляд от матери и присел на коричневый стул с высокой спинкой.

— Ого, и чем же это?

Джонни помедлил с ответом, одновременно пытаясь подобрать правильные слова, не способные обидеть мать и разобраться в потоке мыслей и догадок от происходящего.

— Тобой! — неожиданно вырвалось у него, и он со страхом посмотрел в ее лицо. Ему вдруг показалось, что вот сейчас, от этого ответа, все ее псевдо нормальное умственное равновесие нарушится, и мать снова сойдет с ума.

Но женщина казалась прежней, лишь задумчиво — рассуждая о его словах — отвела взгляд и продолжила готовку.

— Молодежь сейчас такая странная Джонатан… Я не против современных молодых людей и их скажем так, особенностей… — она так интересно выделила «особенностей», что Джонни показалась, будто она намекает на его ориентацию. И это вызвало в нем бурю эмоций, по большей части предвосхищения, ему ведь всегда хотелось поделиться с матерью, дать ей возможность узнать своего сына, прочувствовать. — Я не знаю, как это сказать, я боюсь за тебя!

Женщина с тяжестью выдохнула, словно кто-то раньше дышал за нее, а ей пришлось одной вытолкнуть из легких весь чужой накопившийся воздух. Она, молча, переложила золотистые, пышущие жаром оладьи на две тарелки — для обычного такого завтрака сына и матери — подала на стол чашки с горячим кофе, сахар и сливки. Теперь она сидела напротив, не преступая к еде, положив подбородок на ладонь. Во всем ее виде не было тяжести, или прежней застоявшейся в ней трагичности, мать выглядела задумчивой, но не поглощенной какой-то мыслью до конца, так мы, к примеру, думаем, что сегодня надеть или принять ли приглашение на вечеринку.

— Мама, мне нужно знать, это будет странно для тебя звучать, но мне правда хотелось бы знать, чтобы быть готовым: ты вернулась надолго? Как ты сама чувствуешь?