Пенни ринулась к нему, когда он проходил мимо, и натянула цепь. Хрипя, она простирала худые мертвые ручонки к контейнеру. Она чуяла запах мертвой плоти. Глаза ее, как огромные серебряные монеты, были прикованы к ящику.
– Нет! – осадил ее Губернатор. – Это не тебе, дорогая.
Она хрипела и рычала.
Губернатор помедлил.
– Хотя… ладно… Погоди-ка.
Поразмыслив, он с любопытством поднял крышку и заглянул в контейнер. В больших полиэтиленовых пакетах лежали влажные и мясистые куски тел. Увидев один из них – отрубленную человеческую руку, неестественно изогнутую, как мороженая рыба, – Губернатор усмехнулся.
– Думаю, можешь полакомиться вот этим. – Он вытащил руку, которая когда-то принадлежала захватчику по имени Рик, и бросил ее девочке. – Так ты хоть немного посидишь спокойно, и я смогу вздремнуть.
Мертвая девочка набросилась на кровоточащий обрубок и принялась громко чавкать, черными зубками разгрызая хрящи, как куриные кости. Оставив ее одну, Губернатор унес контейнер за угол, в столовую.
В тускло освещенной комнате он достал из мешков два других предмета.
– Ребята, у вас гости, – сказал он кому-то, кто был скрыт в тени, а затем опустился на колени и вытащил из пластикового пакета отрубленную женскую голову, с которой капала мозговая жидкость. Голова принадлежала женщине по имени Кристина. На лице – которое теперь опухло и стало упругим, как тесто, – застыло выражение чистейшего ужаса. – Точнее, новые соседи.
Открыв крышку пустого аквариума, придвинутого к дальней стене, он погрузил в жидкость голову продюсера новостей.
– Составьте друг другу компанию, – сказал он мягко, почти нежно, погружая в мутную воду соседнего аквариума вторую голову, принадлежащую пилоту.
Губернатор вздохнул. Где-то недалеко, не умолкая, жужжала невидимая муха.
– Я просто валюсь с ног.
Вернувшись к креслу, он опустился в него с усталым и довольным вздохом.
В другом конце комнаты тихо булькали двадцать шесть аквариумов, в каждом из которых было как минимум две – а в некоторых по три или по четыре – оживших человеческих головы. Журчали фильтры, тихо гудели лампы. Каждый аппарат был подсоединен к толстому, как анаконда, кабелю, который шел вдоль плинтуса и в углу комнаты поднимался к генератору на крыше здания.
Заточенные в зеленоватые сосуды с водой мертвенно-бледные, бесцветные лица подергивались, словно их мимикой управлял скрывавшийся в тени кукловод. Тонкие и испещренные венами, как сухие древние листья, веки поднимались и опускались с произвольными интервалами, замутненные катарактой глаза вбирали в себя все тени и отражения, поблескивавшие в воде. Темные рты то и дело открывались, то тут, то там зияя чернотой за стеклянной стеной огромных аквариумов. Губернатор уже двенадцать месяцев собирал эти головы с энтузиазмом музейного куратора. Он выбирал их инстинктивно, поддерживая загадочный эффект, который производили эти мертвые лица.
Губернатор откинулся в кресле. Подножка со скрипом поднялась. Расслабившись, он принялся рассматривать множество лиц, чувствуя, как на него обрушивалась усталость. Он едва заметил новую голову – голову женщины, которая однажды была блистательным продюсером сегмента на радио WROM компании «Фокс» в Атланте, а теперь пускала пузыри своим бесчувственным ртом. Губернатор видел только целое, только общность всех лиц – общее представление обо всех этих случайных жертвах.
Крики той тощей черной девчонки из подвальной камеры до сих пор стояли у него в ушах. Та часть Губернатора, которая не могла принять такое отвратительное поведение, по-прежнему ныла и осуждала его где-то на задворках сознания. «Как ты мог учинить такое другому человеку?» Он, не отрываясь, смотрел на головы. «Как хоть кто-нибудь может учинять такое другому человеку?» Он еще внимательнее вгляделся в бледные, размытые силуэты.
Тошнотворный ужас, застывший на всех этих беспомощных лицах, страстно желавших избавления, которому не суждено было наступить, был таким бледным, таким мрачным, таким пугающе своевременным, что он снова каким-то образом проник в мысли Филипа Блейка, очищая его. Каким-то образом он прижигал его израненную психику жестокостью реального мира. Он прививал его от сомнений, от раздумий, от сострадания, от сопереживания. Так, в общем-то, мог кончить любой из нас: остались бы только головы, навеки заключенные в аквариумах. Кто знает? Это была неизбежная крайность, постоянное напоминание о том, что ждет любого, кто хотя бы миллисекунду был слаб. Головы символизировали старого Филипа Блейка. Слабого, робкого человека… вечного жалобщика. «Как ты мог сотворить столь ужасную вещь? Как хоть кто-нибудь может творить такое?» Он смотрел на головы, которые воодушевляли его, давали ему сил, заряжали его энергией.
ebooksa