То и дело я останавливался и прислушивался, но различал только вой ветра в вышине над ангаром. Чем дольше я шел, тем упорнее, настойчивее держался вдали красный свет. Может, у меня глюки? Или бетонный пол ангара – на самом деле бегущая дорожка и я шагаю на одном месте? В какой-то момент я почуял море – сильно запахло водой, водорослями и песком. Что за ерунда? Наверное, другая съемочная площадка, но леса слева чересчур высоки – не заглянешь.
Теперь красный свет приближался, и меня обуяло мучительное любопытство. Что там? Пригородный «МакДом» Марлоу Хьюз из «Дитяти любви»? Бордель, где Энни ищет отца в «Ночами все птицы черны»? Логово Арчера в товарном вагоне из «Наследия»?
Я свернул за угол.
Оранжерея из «Подожди меня здесь».
Как там Бекман говорил? «Декорации, идеально иллюстрирующие вероломность психопатического рассудка, – вовсе не мотель „Бейтс“[102], но семейная оранжерея Райнхартов: заплесневелые стеклянные купола и ржавый металл, а под ними, точно одичавшие назойливые мысли, цветут тропические растения, и неверная песчаная дорожка змеится среди зелени, как исчезающие во мгле последние остатки человечности».
Оранжерея была прямоугольная, под куполом, вся из стеклянных панелей и бледно-зеленого окисленного железа – архитектурная копия «Королевских оранжерей» в Брюсселе. Таилась она в безмятежном уединении густого средневекового леса, среди Дугласовых пихт – изображенных на задниках, окружавших площадку. Нутро оранжереи источало яркую красноту – и я, разумеется, вспомнил ее по фильму.
Красное ботаническое освещение.
Я подождал, удостоверился, что вокруг никого, и шагнул на лужайку; под ногами захрустела посеребренная трава. Я недоверчиво на нее уставился – на вид совсем настоящая, даже омыта утренней росой. Я нагнулся и пощупал. Трава оказалась пластиковая, роса – блестящие, радужные брызги краски на каждой травинке.
Я вышел на тропу и по камням направился к стальной двери оранжереи – задней двери, если правильно помню. От грязи и десятилетий конденсата стекло помутнело. В окна вжимались тени темных листьев, точно руки и лица запертой толпы, рвущейся наружу.
Я взялся за железную ручку – в виде довольно изящной и весьма зловещей буквы «Р» (потому что Райнхарт) – и потянул дверь на себя.
В лицо ударила кипящая влажность.
Градусов девяносто пять, не меньше.[103]
Вглубь убегала тропинка чистейшего белого песка – в нескольких футах от двери ее совершенно погребли под собой буйные заросли узловатых растений. Под потолком рядами висели позеленевшие железные бочки, залитые вишневым и синим светом; вся оранжерея смахивала на гигантскую печь, где что-то жарят.
В «Подожди меня здесь» за этой флорой любовно ухаживает Попкорн, глухонемой садовник, давным-давно работающий у Райнхартов, – его первым подозревают в ледвиллских убийствах, но потом он оказывается невиновным. Оглядевшись, я содрогнулся: растения выглядели точно так, как в кино. Я пощупал и поскреб огромный блестящий черный лист, свесившийся мне на плечо. Оказалось, настоящий.
«Подожди меня здесь» снимали в 1992 году. Эти красно-синие лампочки не протянули бы двадцать лет.
Кто-то регулярно приходит сюда, ухаживает за оранжереей.
Мороз продрал меня по спине, но я решительно шагнул внутрь и притворил за собой дверь, оставив щель, чтобы хоть чуть-чуть разогнать духоту.
Перспектива застрять тут навечно и изжариться под этими лампами тоже не прельщала. Но хотя я подсунул резиновую подпорку, обнаруженную рядом в песке, тяжелая железная дверь настойчиво захлопывалась, едва я отворачивался, так что я плюнул – ладно, пускай. Я проверил, смогу ли снова ее открыть, и, раздвигая листву, двинулся по тропе.
Я словно очутился в джунглях Амазонки. Стебли, усеянные белыми трубчатыми цветами, мощные и перекрученные, как водопроводные трубы; деревья высотой футов восемь; какой-то чертополох, черные звезды соцветий, бутоны с красными ягодками – все это лезло мне в лицо, хватало за руки, точно орда сирот, что выпрашивают подачку, жаждут участия. Едкий аромат сбивал с ног – сладость жимолости в ноздрях оборачивалась гнилью земной. В трех слоях шерстяной одежды Брэда Джексона, предназначенной для суровых зим Вермонта, я уже обливался потом. Стараясь не обращать внимания на жару, продрался сквозь рощицу зазеленевших деревьев с вислыми желтыми цветками размером с мою ладонь. Цветки молотили меня по лицу, лезли в нос и рот, и пыльца их была терпкой и кислой.
Я сплюнул – кислятина осталась во рту. Одолев еще несколько ярдов, с облегчением узрел нечто знакомое: пруд с карпами.
ebooksa