Когда Алан вышел от Фриды, уже темнело. Налетавший порывами ветер приносил запах дождя и сбивал с деревьев мертвые листья. Небо было угрюмого серого цвета. На тротуаре блестели черные лужи. Он не знал, куда идет. Он блуждал по боковым улочкам, брел мимо зданий, где не горело ни одного окна. Он не мог вернуться домой, пока что не мог. Там его встретят внимательный взгляд Кэрри, ее беспокойство и забота. Ему полегчало, когда он очутился в той теплой и светлой комнате. Ощущение того, что в груди у него поселился рой гудящих насекомых, ушло, и он только теперь понял, как сильно устал, почувствовал, что руки и ноги налились свинцом. Он чуть было не заснул прямо там, сидя на сером диванчике напротив нее и рассказывая о том, о чем ни разу не смог заставить себя рассказать Кэрри, – потому что Кэрри любила его и он не хотел потерять ее любовь. Он четко представил себе выражение лица жены, увидел, как оно на мгновение сморщилось от горя, но тут же вернулось к своему обычному состоянию. А вот выражение лица этой женщины не изменилось. Что бы он ни рассказал ей, его слова не причинят ей боль и не внушат отвращения к нему. Она очень напоминала ему портрет – так тихо и неподвижно она сидела. Он не привык к такому. Чаще всего женщины кивают и бормочут что-то, тем самым побуждая рассказчика не останавливаться, но при этом всегда готовы перебить, если он зайдет слишком далеко или собьется с мысли. По крайней мере, его мать вела себя именно так, и его коллеги, Лиззи и Рут, тоже. И Кэрри, разумеется.
Но сейчас, когда он ушел, ему уже не было так хорошо. На него снова наваливалось чувство беспокойства – или, возможно, оно росло у него внутри: он не знал наверняка, откуда оно берется. Ему очень хотелось вернуться в ту комнату и остаться там, по крайней мере, пока это чувство не схлынет. Но он догадывался, что ей эта затея придется не по душе. Он помнил, что она сказала: ровно пятьдесят минут. Она очень строгая, подумал Алан. Интересно, а как бы ее восприняла Кэрри? Наверное, решила бы, что Фрида – крепкий орешек. Слишком крепкий.
По левую руку он заметил маленькую, окруженную со всех сторон зданиями аллейку, на одной из скамеек которой сидели три пьяницы и пили сидр из жестяных банок. Алан, с трудом переставляя ноги, сел на другую скамью. Моросящий дождь усиливался. Он чувствовал капли у себя на макушке и слышал их стук по мокрым листьям, собранным в кучи на земле. Он закрыл глаза. Нет, решил он. Кэрри не сможет понять его. И Фрида не смогла, по крайней мере, не до конца. Он совершенно одинок. Вот что хуже всего, что причиняет особую боль. Одинок и неполон. Наконец он снова встал.
У его матери ярко-синий плащ и рыжие волосы, ее трудно не заметить. Но сегодня она не пришла к воротам вместе с другими матерями, и почти все дети уже ушли. Он не хотел, чтобы миссис Клей заставила его дожидаться в классе, – нет, больше он этого не вынесет. Так поступать нельзя, но он знает дорогу домой, да и все равно встретит ее до того, как успеет добраться до цели: она будет бежать ему навстречу, бежать так быстро, что волосы выбьются из прически, ведь она понимала, что опаздывает. Он крадучись подошел к воротам. Миссис Клей не сводила с него глаз, но тут ей понадобилось высморкаться. Воспользовавшись белым носовым платком, она почти полностью закрыла им морщинистое лицо, и мальчик выскользнул на улицу. Никто не заметил, как он вышел. На дороге, в мелкой луже, лежала монета достоинством в один фунт, и мальчик, оглядевшись, чтобы проверить, не шутка ли это, поднял ее и вытер углом рубашки. На эти деньги он купит конфет в магазине на углу или пакет чипсов – если к тому времени еще не встретится с мамой. Он посмотрел вдаль, но мамы не было видно.
Глава 13
Фрида уже давно научилась организовывать свою жизнь так, чтобы та была безмятежной и предсказуемой, как водяное колесо: каждая секция погружалась в опыт, а затем снова выныривала на поверхность. Таким образом, уже знакомые дни повторялись снова и снова, вызывая в ней ощущение определенности и понимания следующей цели: пациенты приходили в конкретные, установленные заранее дни, она виделась с Рубеном, встречалась с друзьями, давала уроки химии Хлое, читала у камина или сидела в кабинете на чердаке и делала небольшие наброски мягким карандашом. Оливия считала, что порядок – одна из разновидностей тюрьмы, не дающая человеку возможности испытать что-то новое, а безрассудство и хаос, в свою очередь, – проявления свободы. С точки зрения Фриды, именно порядок дает человеку свободу думать, пускать мысли в специально созданное для них место, чтобы подобрать имя и форму идеям и чувствам, поднимающимся на поверхность в течение нескольких дней, словно ил и водоросли, – и, подбирая им имя, человек в каком-то смысле обретает над ними контроль, успокаивает их. Но некоторые мысли и чувства уходить на покой не желают. Они напоминают мутную взвесь в воде: шевелятся у самой поверхности и вызывают в их обладателе беспокойство.
Теперь же она не могла успокоиться еще и из-за Сэнди. Они ели, и разговаривали, и спали вместе, а потом Фрида шла домой, не оставаясь на ночь. Они уже начинали – и это ее тревожило и захватывало одновременно – прорастать друг в друга, узнавать друг друга, исследовать друг друга, поверять друг другу тайны. Как далеко она намерена позволить ему проникнуть в ее жизнь? Она попыталась представить себе это. Хочет ли она, чтобы они стали парой, ходили всегда вдвоем, словно связанные одной веревкой альпинисты?
Вчера вечером Сэнди впервые остался у нее дома. Фрида не стала говорить ему, что с тех самых пор, как она купила дом, здесь еще никто не гостил с ночевкой. Они посмотрели кино, проглотили поздний ужин в итальянском ресторанчике в Сохо, а потом вернулись к ней домой. В конце концов, призналась она, до него ведь рукой подать, так что создается впечатление, словно решение было логичным и ничего не значащим – хотя в действительности они сделали важный шаг. Уже наступило утро воскресенья. Фрида проснулась рано, когда еще не рассвело. На мгновение, пока события прошлой ночи не всплыли у нее в памяти, она испытала укол тревоги, увидев рядом с собой чье-то тело. Она выскользнула из кровати, приняла душ и спустилась на первый этаж, чтобы зажечь камин и приготовить кофе. Тот факт, что утро она начинает не в полном одиночестве, вызывал странное ощущение, словно она очутилась в незнакомом месте. Когда он наконец пойдет к себе домой? А что, если он просто останется у нее?
Когда Сэнди спустился, Фрида просматривала счета и официальную корреспонденцию, которую всегда оставляла на выходные.
– Доброе утро!
– Привет.
Тон ее был резким, и Сэнди удивленно поднял брови.
– Я могу уйти прямо сейчас, – предложил он. – Или ты можешь угостить меня кофе, а после этого я уйду.
Фрида подняла глаза и нехотя улыбнулась.
– Прости. Я приготовлю тебе кофе. Или…
– Что?
– Обычно по воскресеньям я хожу в одно место за углом, завтракаю там и просматриваю газеты, а потом иду на рынок на Коламбия-роуд, чтобы купить цветов или просто полюбоваться ими. Если хочешь, можешь пойти со мной.
– Хочу.
По воскресеньям Фрида обычно завтракала одним и тем же – рогаликом с корицей и чашкой чая. У Керри, старавшейся сохранить профессионально-невозмутимое выражение лица, Сэнди заказал порцию овсянки и двойной эспрессо. Встретившись взглядом с Фридой, Керри одобрительно подняла брови, проигнорировав хмурый вид посетительницы. Но кафе уже заполнялось людьми, и ни Керри, ни Маркус не могли уделить парочке достаточно времени, только Катя была не у дел и бесцельно бродила между столиками. Каждый раз, проходя мимо столика, за которым сидели Фрида и Сэнди, она совала указательный палец в сахарницу и облизывала его.
ebooksa