– Твоя история – о тебе, – сказала она. – О том, что
– Эбби, ты должна знать…
– Знаешь ли ты, что какая-то испорченная, изломанная часть меня до сих пор верит в это? Ты бросил нас. Мама больше не вышла замуж. Так и не вылезла из дома – все ждала, надеялась, что ты вернешься. Наверное, будь у меня сестра или брат, я бы не чувствовала себя такой безнадежно одинокой. Когда я поступила в Колумбийский, маме пришлось поехать со мной в Нью-Йорк. А знаешь почему? Потому что я не могла оставить ее в Балтиморе. Потому что у нее ничего там не было. Никого не было. Я не жила в общежитии. Я жила с матерью в крохотной бруклинской квартирке и пережила две ее попытки самоубийства и три ареста. Все мое время уходило на учебу и работу, потому что надо было что-то есть и платить за отопление зимой. Иногда я просыпалась среди ночи, услышав, как она разговаривает, а потом, подойдя к двери, понимала, что разговаривает она с тобой, как будто ты лежишь с ней в постели. Как будто ты любишь ее. Она даже говорила за тебя. Знаешь, каково это, слышать, как твоя мать разыгрывает вашу первую встречу? Как мечтает о мужчине, который бросил ее двадцать лет назад? Сейчас ей уже лучше, а я большая девочка и живу своей жизнью. Я уже не плачу по папочке, которого у меня никогда не было. Но я бы хотела, чтобы ты был со мной в одну из тех ночей и посмотрел, во что ты превратил мою мать.
Лоренс отстранился, а потом встал и отошел к пустому, без стекла, окну. На заднем крыльце поскрипывали, раскачиваясь под ветром, кресла-качалки. Профессор оглянулся и посмотрел на дочь. Эбигейл тоже посмотрела на него. Ей хотелось бы увидеть слезы на его лице, уловить раскаяние в его глазах. Пусть даже это и ничего бы не изменило. Но для начала…
Взгляд Кендала посуровел. Он нахмурился, будто обиженный, и в свете пламени лицо его сделалось немного гротескным и сильно постаревшим.
1893
Глава 42
В салун Ооту Уоллас вошел, не потрудившись ни отряхнуть дождевик, ни смахнуть снег с сапог-дымоходов, и зал пересек, роняя куски льда и снежную пыль. У окна Лана Хартман играла первую часть «Лунной сонаты» Бетховена.
Юный помощник шерифа, завернувшись в медвежью шкуру, привычно похрапывал в пьяном блаженстве у плиты с плевательницей между ног.
– Для начала давай-ка промочим горло, – сказал Ооту, подходя к бару.
Джосс поставила на стойку стакан и пиво.
– Что ты здесь делаешь? – шепнула она. – Ты же не должен был приходить до завтра!
– Палка, мать ее, в колесе.
– Что?
– На Пиле нежданные гости объявились. Иезекиль Кёртис с тем доктором за нами увязались.
– С тем доктором? Рассом Илгом?
– Как звать, не разобрал, но мы едва от них избавились. Билли завалил обоих, так что получается семь трупов меньше чем за день. Надо уходить, пока ворота открыты.
Джослин достала табак и бумагу, скатала сигаретку, взяла спичку из молитвенника – щепку с головкой из серы, – подняла рубашку, чиркнула спичкой о пуговицу своих брезентовых штанов и прикурила самокрутку. Дым медленно поплыл в блеклом свете керосиновой лампы над баром.
Ооту взял стакан. Выпил.
– Он почти трезвый, – прошептала Мэддокс, указывая взглядом на своего сторожа. – До утра, как мы обсуждали, точно не проспит.