Иезекиль услышал глубокий, загрубелый голос и попытался открыть глаза.
Они открылись, но к этому времени каменистое поле, туман и люди сделались серыми, и тьма, посланница той, что не нуждалась в представлениях, накрыла все вокруг, так что весь мир Зека почернел по краям, как прихваченная зимним холодом роза.
Ооту склонился над ним, и теперь их лица разделяли считаные дюймы. Глаза Уолласа были бледными и туманными, как у слепого.
Он что-то говорил, но Кёртису пришлось сделать над собой усилие, чтобы разобрать слова.
– Тот, в которого стрелял Билли, он убит? – понял шериф наконец, и у него хватило сил только на то, чтобы кивнуть. – Кто еще знает о Барте?
Тьма стягивалась вокруг умирающего все теснее.
– Эй, ты уж поднатужься да ответь! – повысил голос Ооту.
«Только я и док», – подумал Зек.
– Только я и док, – прошептал он, едва шевеля губами.
– Как ты узнал, что мы здесь? Жена Билли сказала? Бесси?
«Следы», – всплыл в мыслях шерифа новый ответ.
– По следам, – произнес он вслух.
– Жены, твоя и доктора, знают про все это?
Иезекиль молча покачал головой.
– А вот это уже попахивает ложью.
«Глория ничего не знает».
– Что ж, я тебе так скажу: рисковать из-за двух болтливых сучек мы не станем.
«Глория ничего не знает».
– Он что-то г-г-говорит, Ооту, – подал голос Билли.
«Не трогайте ее».