– Но на креольском не говоришь?
– Не очень.
– Важно знать, откуда ты пришел, юный унган, – хмыкнула она. – Идем. Я хочу поговорить о тебе с лоа.
– Я опоздаю к Папе Чарльзу, – соврал Мемфис.
Губы мадам Серафины сложились в приятную улыбку, которая никак не вязалась с жесткостью взгляда.
– Папа Чарльз дрыхнет, и если скорей не проснется, придет белый человек и отнимет все, что Папа Чарльз построил. Кролики уже в саду, – сказала она, но Мемфис все равно не понял, о чем речь.
– Я просто ставки собираю.
– Он просто ставки собирает, – передразнила она и со свистом втянула воздух сквозь зубы. – А ты вырос пригожим, как я погляжу, – сказала она и рассмеялась, когда Мемфис засмущался. – Бьюсь об заклад, ты скучаешь по своей
Мемфис вздернул голову. Нужно быть идиотом, чтобы кидаться на настоящую гаитянскую мамбо, но на сегодня с него было достаточно.
– Не смейте говорить о моей матери. Вы ее не знали.
Плечи мадам Серафины слегка колыхнулись, как будто ей было недосуг ими пожимать.
– Груз лежит на душе твоей. Я знаю. Я вижу, – она больше не улыбалась. – Иди и дай мне тебе помочь – пока я еще могу.
Но Мемфис уже шел прочь.
– Однажды ты сам придешь ко мне, – крикнула она ему вслед, а ворона все каркала и каркала.
Гримерка театра «Новый Амстердам», как всегда, представляла собой хаос перьев, блесток и полуодетых зигфельдовских красоток, приникших к зеркалам, распяливая ротики, подводя губы и глаза, приклеивая накладные ресницы на положенное им место.
Только что ввалившаяся Тэта обнаружила на своем гримерном столике одинокую алую розу и с улыбкой вдохнула пряную сладость ее аромата.
– Это мне?
– Ага. Специальная доставка. Кстати, ты мне должна пятьдесят центов – я дала мальчику на чай за тебя.
– Спасибо, Глория, – Тэта вручила ей полтинник. – А где карточка?
Интересно, это от Мемфиса?