Предшественница

Должно быть, на айпад приходит вся ее почта, потому что через десять минут тишины блондинка говорит: прошу за мной.

Она открывает дверь. По ее движению я понимаю, какая она тяжелая, какая сбалансированная. Внутри, у длинного стола, упершись в крышку сжатыми кулаками, стоит мужчина, изучающий какие-то планы. Листы такие большие, что едва умещаются на столе. Бросив на них взгляд, я вижу, что планы нарисованы не на компьютере, а рукой. В углу стола – аккуратно разложенные по размеру карандаши и ластик.

Подняв голову, мужчина произносит: Эмма, Саймон. Желаете кофе?

Так, он, значит, хорош собой. Это видно с первого взгляда. И со второго. И с третьего. Волосы светлые, неопределенного оттенка; вьются, подстрижены коротко. Черный пуловер и рубашка апаш; ничего особенного, но шерсть хорошо облегает его широкие худые плечи, и у него приятная, несколько самоироничная улыбка. Он похож на сексапильного, раскованного школьного учителя, а не на странного одержимого, которого я себе представляла.

Саймон явно тоже все это примечает или видит, что я это заметила, потому что неожиданно подходит к Эдварду Монкфорду и хлопает его по плечу.

Эдвард, значит? Или можно Эдди? Эд? Я Саймон, приятно познакомиться, чувак. Шикарное тут у тебя местечко. Это моя подружка, Эмма.

Я вся сжимаюсь. Если Саймон вот так изображает фамильярность, значит, он опасается собеседника. Я торопливо говорю: кофе – чудесно.

Алиша, два кофе, пожалуйста, очень вежливо говорит Эдвард Монкфорд помощнице. Он указывает нам с Саймоном на другую сторону стола.

Итак, скажите, говорит он, когда мы садимся, глядя прямо на меня и словно не замечая Саймона, почему вы хотите жить в Доме один по Фолгейт-стрит?

Нет: не учитель, он директор школы, а то и председатель совета правления. Взгляд его одновременно дружелюбен и пронзителен. Что, разумеется, делает его еще привлекательнее.

Этого – или подобного – вопроса мы ожидали, и я выдавливаю из себя заготовленный ответ: мы благодарны за эту возможность и постараемся воздать дому должное. Саймон молча сверлит Монкфорда взглядом. Когда я заканчиваю, Монкфорд вежливо кивает. Ему, похоже, скучновато.

А еще, неожиданно для самой себя говорю я, он нас изменит.

Он впервые проявляет интерес. Изменит? Как?

Я медленно говорю: нас ограбили. Двое мужчин. Ну, детей. Подростков. Я, правда, не помню подробностей. У меня что-то вроде посттравматического шока.

Он задумчиво кивает.

Воодушевленная, я продолжаю: не хочу быть пассивной, жертвой. Хочу принимать решения. Дать отпор. И, я думаю, в этом мне поможет ваш дом. Мы, конечно, не привыкли к такому образу жизни, к таким правилам, но хотим попытаться.

Пауза снова затягивается. Я мысленно корю себя. Какое вообще имеет значение то, что произошло со мной? Как этот дом может меня изменить?

Холодная, как лед, блондинка приносит кофе. Я вскакиваю, чтобы взять чашку, и, спеша и нервничая, умудряюсь разлить его – весь – на рисунки.

Господи, Эмма, тоже вскочив, цедит Саймон. Посмотри, что ты натворила.

Помощница выбегает за салфетками.