– Тебе не разрешат жить со мной.
Иштван нахмурился, начертил в воздухе еще одну фигуру и уставился на нее.
– Тогда ты будешь жить здесь, – с неохотой заявил он.
Йенси опустил голову.
– У меня теперь другая жизнь. Я не могу ее оставить.
Лицо Иштвана помрачнело.
– Ты меня не любишь? Ведь я твой брат.
– Да, ты мой брат, и я люблю тебя. Я буду помогать тебе всем, чем могу. Но… у меня ведь есть своя жизнь.
Рот Иштвана искривился, словно его больно ударили. Он резко повернулся, ринулся в спальню и громко хлопнул дверью.
Йенси подергал ручку, но она не поддалась.
– Послушай, Иштван, не надо так. Разреши мне войти.
Не дождавшись ответа, он забарабанил в дверь. Безрезультатно. Он уже начал представлять себе всяческие ужасы: вот Иштван забился в угол спальни и, рыдая, пытается ржавым гвоздем перерезать себе горло или мастерит петлю, чтобы повеситься. Йенси помотал головой, стараясь отогнать дурные мысли, но они не желали исчезать.
– Иштван! – громко крикнул он. – Открой же!
Но за дверью было тихо. Несмотря на все стуки и крики, Иштван упорно хранил молчание. Сколько еще Йенси колотил в дверь, он не знал. Запомнил только, что рядом вдруг оказался Генри, схватил его за руку и потащил от двери спальни к выходу из квартиры.
– Но он мог себе что-нибудь сделать, – сопротивлялся Йенси. – Или собирается сделать.
– Да ничего с ним не случится. Просто обиделся. Давай, Йенси, пойдем уже, пока он действительно не съехал с катушек.
Они вышли на улицу, прошли через шлюз и вскоре оказались в своем районе. Йенси почти не замечал дороги, позволив другу вести себя. Из головы не выходили мысли о бедном брате. Возможно, он вел себя неправильно и существовал другой выход? Но как он должен был поступить с Иштваном? Нельзя же просто притащить его домой, будто собачку или другое животное. Вероятно, больше, чем он уже делает для брата, сделать нереально.
Однако, с точки зрения Иштвана, как бы Йенси ни старался, все равно этого будет недостаточно. Всегда окажется, что можно было сделать больше и он что-то упустил.
– Что это было? – спросил Генри.
Но Йенси даже не повернулся к нему, только безразлично спросил: