Словно ему самому отрезали часть мозга. Он мог видеть, слышать, чувствовать, обонять – и больше ничего. Не мог шевельнуть ни единой мышцей. Он медленно опустил веки и для проверки снова поднял их. Никаких проблем. Но остальное тело было начисто изолировано от него.
Он видел размытый силуэт трубок, которые тянулись из ноздрей, и догадался, что его кормят через нос. Что-то мешало ему во рту, а к левой руке была подсоединена капельница. Он слышал гудение и мягкое постукивание вентилятора. Легкий свет давал понять, что где-то справа от него должно быть окно, но он не мог повернуть голову, чтобы проверить. Там могла быть и простая электрическая лампочка. Он не имел представления, сколько сейчас времени, день или ночь, а также не представлял, где он сейчас находится.
Пару раз кто-то заходил – высокий загорелый человек в деловом костюме, которого он знал, но не помнил, кто он такой. Он знал, что этот тип мог все еще находиться в комнате, но вне поля его зрения.
Он видел, что простыня у него под носом вздымается и опадает в такт с поворотами вентилятора. Он понимал, что ему вставляли катетер, и чувствовал, что лежит на мягкой прокладке.
Память была в сплошном тумане. Вот он в лаборатории, в своем старом здании – и вот он здесь. Он никак не мог припомнить, почему он не оказался в своей новой лаборатории в «Бендикс Шер». Может, это мозг откалывает такие шуточки? А что, если у него инсульт? Где Монти? Почему она не приходит навестить его?
Он снова уставился на картину. Г.
Он попытался как можно отчетливее вспомнить все, что с ним было. Два человека. Но дальше не пошло. Он продолжил рассматривать картину.
Внезапно он ощутил прилив восторга из-за этого своего маленького триумфа. Первый овощ, который знал историю искусства.
109
Среда, 7 декабря 1994 года
Пластиковая оплетка шнура холодила кожу на шее Монти, но держал он хорошо, надежно, можно сказать, цепко; с его помощью Монти смогла утвердиться на шатком деревянном столе.
– А теперь опусти руки, Монти, – сказал доктор Кроу. – Пусть они висят по бокам.
Она секунду помедлила, но, увидев мягкость и заботу на его лице, почувствовав в глубине его сердца искренность, поняла, что может полностью доверять ему; если он сказал ей опустить руки, она спокойно может это сделать.
Монти медленно опустила их. Когда она качнулась, шнур больно врезался ей в шею, но он же помог устоять, взяв на себя часть ее веса. Со шнуром она прекрасно себя чувствует, он удерживает ее от падения. Она в безопасности. В полной. Доктор Кроу – ее защитник, и вообще он прекрасный человек.
– Отлично! – сказал он. – Очень хорошо! Все мы гордимся тобой, моя дорогая. – Доктор Кроу улыбнулся, и Монти почувствовала в себе восторженный трепет – как она счастлива, что смогла обрадовать его, что получила прощение за все те плохие мысли о нем в прошлом. Все это забыто, и между ними установилось новое взаимопонимание. Что там говорил Коннор? «Это было тогда, а это теперь». Что-то вроде этого. Теперь она поняла, что он имел в виду. – Стол тебе больше не нужен, Монти, он тебе мешает. Оттолкни его ногой, оттолкни сильнее!
Она послушно уперлась в стол подметками. Тот начал раскачиваться. Доктор Кроу одобрительно улыбнулся.
– Это правильно, – сказал он. – А теперь оттолкни его.
Визг намертво схваченных тормозов, скользящих по асфальту. Фары моментально осветили салон «мерседеса» Табиты Донахью, а затем другую машину, которая, вращаясь вокруг своей оси, пролетела мимо них, словно выкинутая с трассы гонок. Раздался звук жуткого удара, за которым последовал страшный, продолжительный грохот, словно сотня бочек из-под бензина кувыркалась по мятому металлу. В эту свалку врезался грузовик и, проскочив ее, тут же взорвался огненным шаром.
Непрерывно гудел одинокий клаксон. Шины вопили, как раненые животные. Все шоссе было запружено остановившимися машинами. Одна из них ударилась в разделительную полосу и перевернулась, другая пушечным ядром врезалась в нее, и из окна вылетел какой-то маленький сверток, может быть ребенок.